Книга Ревнивая печаль, страница 30 – Анна Берсенева

Но самое удивительное заключалось в том, что Аленка оказалась музыкальна! Лера даже предположить этого не могла и постоянно отгоняла ее от пианино, вспоминая вазу и боясь, как бы девочка не утворила еще что-нибудь подобное – например, не вылила на инструмент воду от каких-нибудь цветов, не переводившихся в доме после Митиных концертов.

Но Митя обнаружил Аленкину музыкальность очень скоро.

Однажды, вернувшись вечером домой, Лера еще в прихожей услышала ее голос. На «ля-ля-ля» Аленка повторяла мелодию «Осенней песни» Чайковского. Музыку Лера узнала сразу: когда-то, лет десяти, сама пыталась ее играть, занимаясь с Еленой Васильевной. Но точность, с которой звучал тоненький Аленкин голос, поразила ее!

– Отлично, милая Елена, – услышала Лера. – Ну-ка, послушай – я еще сыграю, а ты опять повторишь, хорошо?

– А похлопать? – напомнила Аленка. – Когда кто-то что-то спел, надо похлопать!

Митя похлопал и проиграл на пианино следующую мелодию, а Лера на цыпочках прошла в спальню, чтобы им не мешать.

Они говорили об этом вечером, когда Аленка уже уснула.

– Я подозревал, что у нее должен быть хороший слух, и наконец собрался проверить, – сказал Митя, глядя, как Лера перед сном снимает перламутровые серьги, похожие на крылья странных птиц. – Знаешь, что она мне сегодня заявила? После репетиции?

– Что?

Лера положила серьги в шкатулку и расстегнула браслет, волною охватывающий ее запястье.

– Сказала: «У тебя дядя плохо играет на трубе!» Подожди, браслет не снимай.

– Почему?

– Красивый. Тебе – красиво. Да, плохо играет на трубе, это совершенно точно. Тромбонист играет плохо, я давно это слышу и все отчетливее понимаю, что он безнадежен и придется с ним расстаться. Но ведь это было даже не соло – она услышала в оркестре! Я проверил: у нее абсолютный слух.

– Но откуда? – поразилась Лера. – Я – ты же знаешь… А Костя – тот и вовсе, по-моему, музыки не слышал.

Митя помолчал.

– Ну и что? – произнес он наконец. – Ты ее в память мамы назвала – неужели случайно? И потом… – Он посмотрел на Леру коротко и чуть настороженно. – Она же теперь и моя дочка, правда? Почему не быть слуху…

– Правда, Мить. – Лера судорожно сглотнула, чтобы не выдать волнения. – Конечно, у нее должен быть абсолютный слух, как же иначе?

Митя сам заговорил о Розе, и Лера даже обрадовалась, что это наконец произошло. Она не могла первой решиться на разговор.

– Ты должна мне что-то сказать. – Митя только что закончил играть и еще сидел на стуле в кабинете, положив скрипку на колено. – Хотя бы даже запретить, понимаешь? Я глупо чувствую себя перед ней – не знаю, что можно, а что нет. И перед тобой еще больше – мне все время кажется, что я тебя обманываю. Я приезжаю днем, она говорит: нет на обед второго, ребенку надо, я сварю? Я не знаю, что ответить…

Лера вспомнила, что на днях действительно не было второго. Но ей казалось, никто этого не заметил. Аленка всем первым и вторым предпочитала мороженое, а Митя был так занят в ливневском театре, что вообще редко обедал дома, даже если и заезжал днем на полчаса.

– Все равно Лена весь день с Розой, не одна же она остается, – продолжал Митя. – Зачем делать вид, что ты этого не знаешь?

– Я хотела бы не делать вид, Мить, – тихо произнесла Лера. – Но мне так тяжело, если бы ты знал! Я вот именно это как представлю – что она весь день с Розой…

– Почему «если бы знал»? Я очень хорошо это знаю. – Одной рукой по-прежнему придерживая скрипку, другую Митя положил Лере на талию. – Это ревность, правда? Но что же делать, милая? Это не та ревность, которой нельзя преодолеть. Я вижу, как они разговаривают, что они делают, – не часто, но вижу. Это хорошо для Ленки, у меня никаких сомнений нет. Ведь наша жизнь мало изменилась, а ее – изменилась очень сильно, после того как бабушка умерла. Ты хотела бы, чтобы она проводила целые дни с равнодушным, наемным человеком?

– Я не знаю, что мне делать, Митя…

Лера едва сдерживала слезы.

– Да ничего тебе не делать – довериться времени. Роза несчастный человек и совершенно искренний, она Ленку действительно любит до беспамятства. Я понимаю, это странно должно звучать после всего, но ее не надо бояться, Лера.

– Что бы я без тебя делала, а, Мить? – Лера не выдержала и всхлипнула. – Сидела бы, наверное, и ревела – видишь, слезливая какая стала.

– Не знаю, – улыбнулся Митя. – Что бы я без тебя делал – знаю, а что ты без меня – представить не могу.

– А что бы ты делал без меня? – тут же заинтересовалась Лера.

Что и говорить, Митя умел переключить ее внимание!

– Не скажу. – Он встал, держа скрипку и не отпуская Лериной талии. – А сейчас я уезжаю в театр, но вечером приеду, так что ты недолго без меня пробудешь, не рассчитывай!

– В воскресенье – в театр? – удивилась Лера.

– Ну, что делать, – пожал он плечами. – Сейчас много дел, может быть, потом будет поменьше.

В воскресенье Митя уезжал теперь часто, и Лера только вздыхала. Действительно, что можно поделать? Она и сама знала, что значит налаживать какое-то дело – вот именно эти первые месяцы что значат – и сколько это требует времени. Всего времени требует, без выходных и праздников, что и говорить!

Именно так она работала, когда на нее свалился «Московский гость». Все надо было делать одновременно: вникать в такие тонкости, которых не может знать никто, кроме руководителя, и отдавать кредит – Стрепет сразу объяснил ей, что «Горизонту» нужен на таком месте владелец, а не исполнитель, – и знать, что от каждого твоего шага зависит твое же будущее, а другую работу в случае чего не подыщешь…

Конечно, Лера понимала: невозможно сравнивать то, что делает сейчас Митя, с ее тогдашними заботами. В конце концов, «Московский гость» – это только бизнес, и он требует тех усилий, которых требует бизнес.

Но каких усилий требует театр, оркестр – этого Лера не знала. И чувствовала перед Митиными занятиями благоговение. Это с самого начала было что-то совершенно ей недоступное, от нее отдельное – и Лера представить не могла, что эту отдельность можно преодолеть.

Она знала, что Митя занимается тем, что вообще-то казалось ей странным для главного дирижера, даже если он и художественный руководитель театра, – ремонтом особняка, например. Она даже спрашивала его:

– Мить, а это обязательно – самому следить, как перекрывают крышу?

– Обязательно, – отвечал он. – От этого зависит акустика. Там уникальная акустика, а испортить ее ничего не стоит.

Лера только вздыхала: действительно, если акустика… Может быть, действительно нельзя, чтобы директор сам, без Мити, занимался ремонтом такой крыши!

Директора ливневского театра она видела только однажды – и он ей не понравился. Но Лера не стала высказывать Мите своих соображений, потому что не понравилось ей мягкое и влажное директорское рукопожатие. Говорить об этом было просто смешно. Директор Таловеров был опытным администратором, успел поработать и при советской власти, и при народившемся капитализме, он знал, как говорили, «всю Москву». Лера прекрасно понимала, что такие люди – на вес золота. И что было обращать внимание на глупости!