Онлайн книга «Текст»
|
Но телефон Илья дома больше не включал. Пока наступал вечер, Илья пил с сахаром, с сахаром, с сахаром чай. Думал с Петей. Как бы тебя ни загнал он, Хазин, сучий потрох, но – так с ним? Так с ним, со своим отцом! Может, ты и в сауне его писал про запас? Писал ведь? Хотелось включить и послушать, прослушать весь архивчик. Чего ты еще мне про себя не говорил? Как мне теперь с ним быть? Конечно, он не хочет твоих сраных извинений, моей пустой брехни, дело ведь не в чьей-то дочке, не в какой-то наркоте, дело в том, что он тебе свое гнилое нутрецо осмелился показать, чтобы ты не чувствовал себя рядом с ним дрянью, чтобы понял, что для обоих вас одну глину месили, это он так тебе навстречу, с тобой взрослым по-взрослому, а ты его – за ухо и голым-дряблым – под следовательскую лампу. Не хотел быть ему обязанным? Не хотел жирному Коржавину задолжать? Ну вот теперь: с этим рыболовом-то ты точно не рассчитаешься. У него ты всю жизнь будешь на крючке и на счетчике. Идиот. Неразрешимо. Как мне распутать, Петя Хазин, все, что ты напутал? Как с матерью быть? Как быть с Ниной? Очень хотелось включить обратно телефон, проверить – не написала ли она чего. Это ведь все всего-то утром было – больничный коридор, испанская песня эхом по палатам, Нинин оклик. Нину-Ниночку еще нельзя было так надолго одну оставлять, нужно за ней было еще присматривать: вроде все решила правильно, а как знать. Да и просто посмотреть на нее, пересмотреть ее фотографии вот сейчас, когда свободная минута – хотелось. В квартире было гулко. Везде горел свет, Илья зажег. Хотелось включить телефон обратно. Потому что это была теперь его жизнь. * * * Из подъезда выходил, озираясь, дерганый. В скудном фонарном свете терлись темные люди, которым надо бы по-хорошему было домой, в тепло. Облака опять налезли на Лобню, чтобы местные на звезды не засматривались. Серега с женой переехал в новостройку на Батарейной – от дома десять минут. И все эти десять минут Илья шел и думал: ну теперь-то можно уже включить? Беспокоятся же, наверное. Нина, мать. На половине пути остановился, вдавил кнопочку. Завелась чертова машинка. Помолчала и динькнула – вот! Кто-то искал его. Распечатал экран – пульс! – но это был лишний человек: друг Гоша. «Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья даже не стал в Вотсапп заходить, целиком читать. Неутомимый ты клоун, Гоша. Иди в жопу, не стану даже тебе отвечать, стерпишь; ты этим у нас и не избалован. Больше ни от кого и ничего. Снова отрубился, чтобы на Серегину хату фэсэров не наводить. Вспомнил, куда и зачем. Позвонил в домофон уже нервный, и оттуда так же нервно сказали: «Привет! Проходи!» В подъезде росли цветочки, плакаты поздравляли с Днем народного единства. Все-то тут было образцово-показательное, как на зоне к приезду комиссии из Москвы. Даже лифт еще не зассан был, а кнопочки все в броню окованы – от таких, как Илья. На этаже был из квартир целый лабиринт, напихали счастливых молодых семей поплотнее. Серега встречал на площадке, улыбку поддерживал, как портки без ремня – того и гляди, съедет, а под ней – голый хер. – Если я в напряг, ты скажи… – попросил Илья. – Ты че! Все нормально. Ты мой друг и тчк. – Можем тут перетереть, не обязательно, если там, ну… – Да брось! Стася вон там чай уже какой-то, пуэр, как в лучших домах Шанхая. Айда. Только разуйся в коридоре, плиз, а то у нас в доме живет человек-пылесос, все с пола в рот. Сегодня второй день без температуры, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, и не хотелось бы второго дубля. Не кашляешь? – Вроде нет. – Привет! Тема, это Илья. Илья, это Тема. А это Стася. Стася была примодненная, остриженная, на Илью поглядела внимательно, щеку не подставила. Взяла на руки серьезного пухлощекого пацаненка, кивнула, унесла в детскую. Детская и взрослая: две комнаты у них было. В кухоньке дымил пуэр – как будто гудрон жгли. Радушие так не пахло бы. Илья чувствовал себя, как друг Гоша: заранее надоевшим. Копилось предчувствие. Стася разлила гудрону, сказала, что не будет мешать старым друзьям, и затаилась в детской; оттуда пискляво мельтешили мультфильмы, а ее голоса не было. Слушала, значит. Илья ее не винил: не то что бы она – прямо уж сука, просто дом сторожит. – Ну ты как? – спросил Серега. – Как первые дни на воле? – Насыщенно, – сказал Илья. – По-всякому. Слушай… Я чего зашел-то. Одолжиться хочу. Прости, что в лоб. Просто срочно. – Так, – Серега моргнул. – Сколько? – Полтинник, если есть. Пятьдесят тысяч. – Я… Ого. Сейчас, погоди, я у Стаси… Посоветуюсь. – Мне до пятницы. Квартира крохотная. – Ага, до пятницы! – ответила через стену Стася еще до того, как Серега из кухни вышагнул. – Где он в пятницу-то возьмет? – Придут. Пришлют, – уже с ней напрямую заговорил Илья. – Позарез надо. – Мы просто только из Ланки… – заметался между ними Серега. – Типа поиздержались, все такое. – Ипотека! – напомнила Стася. – До пятницы же только! – настаивал Илья. Он уже знал, что его сейчас выставят, что денег ему тут не дадут, это уже было унижение, а не дружеский разговор, но Колумбия брезжила упрямо, не хотела быть миражом, требовала, чтобы Илья за нее боролся. – А что Тамара Пална? – осторожно вбросил Серега. – Не может… – Не может. И еще не хотел говорить ему, что эти пятьдесят тысяч – спасение. Как у Сереги клянчить, хотя бы и жизнь? Перед Серегой и так было зазорно. Уходил одинаковый с ним, а вернулся… Не друг, а кореш. Вышел кореш с зоны, харя мятая, как собачья миска, пасет перегаром, глаза запали, просит зарплату за месяц, божится вернуть. Кем стал, Илья. – Тут у меня есть… – Серега полез в кошелек. – Никаких! – железно сказала Стася. – В пятницу по кредиту платеж. Тачку кто в кредит брал? Я? Тема? – Давай не при людях, Стась. Это вообще долгий разговор, кто… Сторожевая сука. – Ладно, это… Я об этом и заходил… Я пойду тогда. – Да нет уж, посиди, – Стася влезла в кухню. – Друг же. Освободился. Сто лет не виделись. Но бесстрашная. – Бывай, Серег, – сказал ему Илья. – Не поминай лихом. * * * На что надеялся? На дружбу? На старую память? На долг по котловану? Стоял во дворе, голова гудела как колокол. Таяла Колумбия в лобненском нуле, трещала по швам Гондвана, сдвигалось небо из кварца и гранита обратно, и было от него до земли не более шестнадцати этажей, а космос был недоказанной выдумкой. |