Книга Женщина из шелкового мира, страница 2 – Анна Берсенева

— Ну что уж такого особенного отбирать? — пожала плечами Мадина. — Я же всего на три дня еду.

— Я твой чемодан уже вычистил, — включился в сборы папа. — В саду сохнет. Только молния вот-вот сломается. Вернешься — отдадим заменить.

Мадина всегда удивлялась, как можно придавать столько значения подобным мелочам. При этом ее родители вовсе не были мелочными. Они словно секрет какой-то знали — секрет правильных жизненных сочетаний. Сама она так и не смогла найти точного соотношения между главным в жизни и неглавным.

— А что такое Высшие дизайнерские курсы? — спросил папа.

— Понятия не имею, — пожала плечами Мадина.

— Но ты же будешь жить в их общежитии! — удивился он.

— Но учиться ведь я на этих курсах не собираюсь. Откуда мне знать, что это такое?

«Да и зачем мне это знать?» — подумала она.

Мир, в котором она жила и который кому угодно показался бы замкнутым, представлялся ей вполне обширным, и жизнь в этом мире не выглядела для нее однообразной.

— Они где-то в центре находятся. Большая Калужская — где это? — спросила мама. — Я завтра Сережу Семенова попрошу, чтобы на карте Москвы посмотрел. А может, он и так знает.

Сережа Семенов был ее любимый ученик. Он заканчивал одиннадцатый класс, собирался поступать на филфак МГУ, и мама всячески поощряла его в этом стремлении. Она когда-то и дочку уговорила пойти именно на филфак Тверского университета. Правда, особенно уговаривать не пришлось: Мадина не очень представляла, кем хочет быть, а читать любила всегда, вот и пошла учиться филологии.

— Ну, будем обедать, — сказала мама. — Игорь, вынеси Шарику супу, и садимся.

— Я вынесу, — сказала Мадина.

Она взяла кастрюльку, в которую мама всегда при готовке отливала бульон для Шарика. Пес был старый, и жирный борщ, любимый папой, ему был уже противопоказан, поэтому суп для Шарика готовился отдельно.

В саду осень чувствовалась еще яснее, чем на улицах Бегичева. Листья на яблонях уже начали облетать, и сад от этого сделался прозрачным, светлым. Между просветленными деревьями, совсем низко, пролетела сорока. Сороки, летающие по осеннему саду, почему-то всегда казались Мадине какими-то странными существами; их полет напоминал ей фантастический фильм. Хотя птицы ведь они были самые обыкновенные.

Мадина подошла к будке, позвала:

— Шарик, иди сюда.

Пес высунул из будки морду, потом медленно, с трудом вылез сам. Он давно уже не сидел на цепи, и его не раз пытались перевести на жительство в дом, но он хранил верность своей любимой будке, стоящей под старой антоновкой. Глаза у него всегда были печальные. Не от тяжелой жизни — она-то у него была, как говорила соседка Веневцовых, иным людям на зависть, — а просто так, от природы. А когда он состарился, глаза приобрели совсем уж трагическое выражение.

Мадина перелила бульон из кастрюльки в Шарикову миску, погладила пса по седой голове и подождала, пока он поест. Папа беспокоился, что Шарик от старости может подавиться, и, хотя мама разминала собачью еду вилкой, все-таки обычно ожидал окончания его обеда. И Мадина ожидала тоже.

Поев, Шарик благодарно потерся лбом о ее руку и полез обратно в будку. Когда шестнадцать лет назад папа подобрал щенка на станции, главной чертой его характера было любопытство. Он совал свой влажный черный нос во все щели — так, что однажды его даже прищемило мышеловкой, — и целыми днями бегал за Мадиной, интересуясь всеми ее делами. А теперь от всего его долгого, целую собачью жизнь наполнившего интереса к хозяевам осталась только вот эта немножко равнодушная благодарность.

«Охлажденны лета, — подумала Мадина. — Вот такие они, значит, и есть».

Еще она подумала, что, может, когда Пушкин писал про годы старческой охлажденности, то тоже смотрел на какого-нибудь старого пса у себя в Михайловском. А может, и нет: стариков и среди людей ведь достаточно.

Вдоль садовой дорожки росли розы. Если осень выдавалась теплой, как в этом году, они цвели до ноября. Каждый раз, когда Мадина шла из сада в дом, то замечала рядом с большими облетающими цветами вновь раскрывающиеся бутоны — желтые, алые, бордовые. Из всего Бегичева только у них в саду розы цвели до самых заморозков, потому что мама любила с ними возиться и выращивала особенные сорта.

Стол к обеду был накрыт, то есть поверх вязаной скатерти покрыт прозрачной клеенкой, и на ней уже стояли тарелки. Посередине стола лежал в корзиночке черный хлеб. Он всегда был свежий, потому что хлебозавод находился рядом с домом и папа покупал хлеб каждый день, приходя точно к тому моменту, когда еще теплые буханки приносили в заводской магазин прямо из пекарни.

Мадина выросла среди множества таких вот чистых и ясных подробностей и не представляла без них своей жизни, да и жизни вообще.

— Хотела сегодня пирог испечь, да поленилась, — улыбнулась мама. — Вернее, с глажкой завозилась. Ну ничего, папа розанчики купил.

Булочки-розанчики тоже выпекались на хлебозаводе. Все московские дачники, которые в последние несколько лет как одержимые скупали дома в Бегичеве и окрестных деревнях, брали их да еще творожные булочки-венгерки десятками, уверяя, что ни в одной московской кондитерской ничего подобного уже не найдешь. То, что купленные утром розанчики черствели уже к вечеру, считалось одним из главных их достоинств. Это значило, что в тесто не добавляется никаких искусственных примесей, от которых оно могло бы не черстветь и не плесневеть по месяцу и больше.

Домашнего пирога сегодня к обеду не было, но компот был, конечно.

— У нас дома как во Франции, — сказала Мадина.

— Почему? — удивилась мама.

— Там не принято обедать без десерта.

— Я всегда считал, что французы знают толк в жизни, — кивнул папа. — И постоянно нахожу все новые тому подтверждения.

— У немцев тоже прекрасная выпечка, — заметила мама. — Кельнские кондитерские — это незабываемо!

В Кельн мама ездила в начале перестройки: немцы тогда во множестве приглашали школьных учителей для обмена опытом. Потом интерес к России постепенно угас, и учителей приглашать перестали, во всяком случае, из Бегичева. Впрочем, мама была уверена, что приглашают их по-прежнему, но уже из других мест.

— Ведь немцы очень последовательны, — объясняла она свою уверенность. — Конечно, не раз в их истории эта черта характера приводила к ужасным поступкам. Но теперь она нашла свое правильное место в их сознании.

Как устроено нынешнее немецкое сознание, Мадина знала только по книжкам. А следы немецкой последовательности присутствовали сплошь и рядом. И в Бегичеве, и в его окрестностях, и в соседних ржевских лесах бои и в сорок первом, и в сорок втором году были такие, что русские солдаты гибли целыми дивизиями.

На обед, кроме компота с розанчиками, был суп с клецками и жаркое.

— Ты куда торопишься? — спросила мама, сразу заметив, что дочка ест как-то слишком быстро.