Онлайн книга «Я вам не ведьма!»
|
Думаю, за это время я стала куда спокойнее. Но разговор с Элием… Во мне что-то сломалось, наверное, потому что слезы текли и текли. Я пыталась отвлечься – только закапала слезами конспект. Расстроилась еще больше. Немного помогло умывание, но ненадолго. Я не до конца понимала, почему именно плачу. Может, потому что больше не могла вспоминать свои счастливые свидания в кофейнях без того, чтобы перед глазами встало лицо Элия, которое я видела сегодня. Или потому что не хотела думать, что Элию настолько нужны мои деньги, что он приперся за мной аж сюда: я всячески отгоняла эту мысль, но, в отличие от грез о неземной любви, они крепко засели в моей голове и не собирались исчезать, как бы я ни пыталась их оттуда выбросить. Я не хотела думать, но не могла не думать: то еще удовольствие. Спасла меня Бонни. Она вернулась – уже обеспокоенная и напряженная, видимо, почуяла своим длинным носищем, что ее затея обернулась как-то не так. И я с удивительной ясностью поняла, что могу сейчас уткнуться в нее и зареветь. Или накинуться на нее с кулаками, впасть в бешеную истерику, швыряться вещами и топать ногами так, чтобы соседки снизу нам потом слабительное еще месяц в компот подмешать пытались. Но я не стала. Я не хотела ее расстраивать еще больше. Я в последний раз всхлипнула, и слезы вдруг остановились. – Я поговорила с Элием, – сказала я, стараясь улыбаться не очень жалко, – вот и все. И развела руками. – И?.. – спросила Бонни, осторожно присаживаясь на кровать рядом со мной. Ее пальцы комкали покрывало, а узкие плечи закаменели; казалось, она готова сорваться с места и бежать – и при этом не может пошевелиться и беспомощно цепляется за ткань. – Ну, я ему сказала, что он зря. А он мне не поверил, – я снова развела руками, как тот великий маг, что таким манером смог иссушить целое озеро, – все стало только хуже. Тут я чуть снова не разревелась, но удержалась: слишком уж Бонни была бледная. А она не виновата, она хотела, как лучше. Я была ей признательна. На оказанную услугу не хотелось отвечать злом. – Не думаю, – робко предположила Бонни, – знаешь… это… как вскрыть гнойник. Либо корова дохнет, либо ты его вычистишь. Вот и все. Рано или поздно. Поэтому я так… беспокоилась. Нельзя ж так запускать. Надо резать. Прос… Я перебила. Вот только извинений мне не хватало. Все-таки с гнойником Бонни была права, и я это уже очень давно чувствовала. Сейчас мне даже стало как-то… легче? – И что? – А? – С коровой что? – С какой коровой? – Ну, больной. Она сдохла или нет? Каркара вспорхнула мне на плечо и прежде, чем я успела эту тухлятину сбросить, поправила клювом выбившуюся из косы прядь. Ну вот. Придется голову мыть. А Щиц болеет. Кто нам, спрашивается, воды притащит? – Это была воображаемая корова, – пояснила Бонни терпеливо. Она отмерла, распрямилась, уселась поудобнее. – И все-таки? Если использовать как аллюзию? Каркара села на спинку стула и склонила голову набок, уставившись на меня страшным алым глазом. – Что, прости? – смутилась Бонни. – Я не… – Как если я – корова. – Понятия не имею. Ты же только вскрыла гнойник, – пожала плечами Бонни, – думаешь, это все? Там еще ку-у-уча. – И добавила поспешно: – И ты вовсе не корова, нет. – Чего куча? – «Вырастешь – поймешь», – процитировала Бонни, – это когда сестра долго вздыхает, смотрит вдаль, рыдает в подушку, пропадает ночами… – И? Давай сразу концовку. – Ну, на моей памяти – пара свадеб, три похода мамы или тети к знахарке за кое-чем… Оно так и называлась всегда, «кое-что», если что… И побеги из дому. Один удался, четыре – нет, – задумчиво перечислила Бонни, – я еще явно чего-то не поняла… Но ты же обойдешься без побегов, да? Интересно, сколько у нее сестер? Она же никогда не делает в своих рассказах особого различия между родными и двоюродными-троюродными, сестры и сестры. Не удивлюсь, если у нее вся деревня – «сестры». В любом случае, уверена, у Бонни немало семейных баек. Только она их редко рассказывает. Интересно – это оттого, что она скучает, или наоборот – не хочет вспоминать? Но про маму она всегда говорила с теплотой и уважением. – Я – да. Наоборот, хочу, чтобы Элий вернулся к учебе и прекратил уже валять дурака, – нахмурилась я. – И ты ему об этом сказала? – Он не слушал. Бонни фыркнула. – Они никогда не слушают. Упрутся и все. Особенно такие, как Элий. Я задумалась. Спросила осторожно: – Такие, как Элий? Похоже, ты неплохо его разузнала, а? Бонни замялась. – Вроде того. Мы болтали пару… тройку? Раз. В основном о тебе. Ну я и подумала, что он из этих, – она небрежно повертела пальцем у виска, – зацикленных. – Зацикленных? – я непроизвольно повторила жест. – Ну да. Которые упираются и прут, прут, прут. Тут только ждать, пока перещелкнет, – авторитетно заявила Бонни. Да уж. Даже жаль, что у меня никогда не было старшей сестры. Пусть бы и двоюродной. Иначе тоже могла бы поучать в таком тоне, старательно копируя чужие слова и интонации. Но… мне и вправду стало легче. Наверное, потому, что я больше не чувствовала себя сбитой с толку. Я завидовала семье Бонни. Завидовать я привыкла и чувствовала себя куда увереннее. Как рыба в воде. Похоже, зависть – это моя стихия. По крайней мере, такой уж я всегда была… и вряд ли сильно изменилась. В академии таких чудес не случается, здешняя магия – иного рода. А жаль. Хотя случаются вещи даже удивительнее. Только не со мной. С тетенькой. С тех пор, как тетенька сдала меня на попечение другим ведьмам, я почти ничего о ней не слышала. В основном потому, что не хотела слушать. Все-таки академия – это маленькое замкнутое женское сообщество. Слухи здесь разлетаются мгновенно, а родиться могут из ничего. Каждый тоскливый взгляд кем-нибудь обязательно будет замечен, проанализирован и разложен по полочкам. Каждому жесту приписан иной, тайный смысл. Даже если ты просто стираешь с доски мел или подметаешь класс, сплетницам будет что об этом сказать. Моя тетенька всегда вела себя сухо, сдержанно и никогда не давала воли эмоциям. Учила строго, могла и высмеять ненароком, но это не были покровительственные шуточки Онни; тот, кого она не любила, на ее уроках чаще плакал. |