Книга Назову своей, страница 60 – Наталия Романова

– Дурочка, – шепнул он, за что тут же получил шлепок по губам. Сквернословие – грех. – Я не взял презервативы. Просто. Не. Взял. Презервативы. А без них, прости меня, ёжичек, я пас, даже если голова сейчас взорвётся, и не только она, – он красноречиво качнул бёдрами. – Ни при каких условиях не стану рисковать твоим здоровьем, пока врач не скажет прямо, что половой покой отменён. Без средств контрацепции ничего не будет. Ничего, – повторил Игнат для убедительности, видя, что Шура не очень-то ему верит.

– Ладно, – наконец-то выдавила Шура и начала сползать с колен мужа, вернее, попыталась это сделать, получилось ёрзание, которое завело сильнее, чем все предыдущие действия.

– Куда? – нахмурился Игнат, усаживая жену обратно, заодно схватил за мягкое место, которое, слава богу, не слишком опало, осталось упругим, и известил. – Я решил остаться на ночь.

– Ты же не собираешься рисковать моим здоровьем, – откровенно подколола Шура.

– Я что-нибудь придумаю, – усмехнулся Игнат.

– Я балдею от наших разговоров, ты такой умный дядька, – вдруг выдал ёж, спародировав известный мем.

Хорошо, что отбоя ещё не было, иначе смех их двоих разбудил бы половину отделения, заставив дежурных врачей ворваться в палату для оказания срочной психиатрической помощи.

Уходил Игнат под утро через приёмный покой. Когда выбрался из палаты, постовая сестра спала, уткнувшись носом в какой-то журнал, рукой прикрыв глаза от единственной светящейся лампочки на всё отделение. Калугин прошёл тихо, чтобы не разбудить.

В просторном холле с фикусами по углам, четырьмя лифтами и диваном у окна стояла Люба, смотрела на огни ночного города, обхватив себя руками, словно озябла. Может и правда замёрзла, в холле было прохладно, а на Любе – лёгкий халат.

– Не спится? – решился Игнат нарушить одиночество Любы.

– Ой, – вздрогнула она. – Там…

Люба неопределённо взмахнула рукой, быстро протёрла следы слёз со щёк. Игнат предпочёл не заметить жеста. Физическое состояние Любы больше не вызвало опасений, её перевели из реанимации в обычную палату на неделю позже Шуры – слабую, беспомощную, но живую, с реальными перспективами на выздоровление. А вот психологическое, похоже, пострадало, впрочем, Игнат в душу не лез. Отчётливо понимал, что человеку и без излишнего внимания тошно.

Предпочитал помогать делом. Оплатил отдельную палату, как у Шуры, сиделку на первых порах, от которой Люба отказалась сразу, как только смогла встать с постели. Не хотела считать себя должной посторонним людям. Успела даже поругаться с Игнатом, вернее, попыталась, но тот слушать не стал, лишь успокоил, заверив, что ничегошеньки она должна не будет. Глупости какие!

Люба Барханова – не просто несостоявшаяся жена, она единоверка, а это связывает крепче любых уз. К тому же, Игнат был ей благодарен за то, что тогда отказалась. Наверное, можно сказать, что в случае согласия не случилось бы с Шурой того, что случилось, но счастье, которое пронизывало Игната рядом с женой, эгоистично не позволяло допустить мысль, что так было бы лучшее.

В итоге в атаку пошёл генерал-полковник собственной персоной. Навестил упрямую женщину лично, сделал часовое внушение на правах старшего. С Калугиным-старшим Люба спорить не стала. Смирилась с отдельной палатой, передачами, которые исправно носил Игнат от матери, от Лены с Николаем, от себя лично. Особенно после того, как Пётр уехал в родные Кандалы, забрав внука.

Мальчику требовалось длительное лечение. Пётр дисциплинированно записал рекомендации, поклялся, что непременно будет исполнять всё-всё, что прописали врачи детской больницы, но при этом рассудил, что именно тишина таёжного посёлка, свежайший воздух, простор требуются внуку для того, чтобы забыть произошедшее. Да и жене требовалась помощь. Не разорвёшься. В Кандалах же на подмогу придут общинники, да и Полина обещала выручить.

Для Любы это стало ещё одним ударом, сынишка значил для неё много, но спорить с отцом она не стала. Не справилась бы она сейчас с Кирюшкой, и отцу не разорваться.

– Смотри, первый снег. – Игнат попытался отвлечь Любу.

За окном действительно кружились крупные хлопья снега, которые медленно падали и почти сразу таяли, покрывая асфальт ненужной в морозную погоду влагой.

– Снег, – вздохнула Люба и вдруг сказала: – Спасибо тебе.

– Всё хорошо, – подбодрил Игнат расклеившуюся. – Скоро новый год. Выпишешься, поедешь к Кирюшке. Или вот что: сюда его привози. На «Кремлёвскую ёлку» сводишь, уверен, ему понравится.

– Скажешь тоже, на Кремлёвскую, – улыбнулась Люба.

Игнат приобнял Любу за плечи, подмигнул, довольный, что хотя бы ненамного отвлёк её.

– Барханова! – вдруг послышался недовольный мужской голос. Тихий, но твёрдый. Мужчина повторил: – Барханова, это что такое?

Люба вывернулась из объятий Игната, если ладонь, дружески лежавшую на плече, можно назвать объятием. Обернулась. Игнат обернулся следом, зная, кого увидит.

У лифта стоял Алексей Викторович и со смесью интереса и лёгкого раздражения смотрел на парочку у окна. Вернее, смотрел он больше на Любу, полковник Калугин для доктора был лишь частью интерьера, судя по всему – весьма раздражающей частью.

Отделение, в котором проходили лечение Шура и Люба, не было вотчиной Алексея Викторовича. Иногда его приглашали на консультации, несколько раз он дежурил, скорей всего кого-то замещал, но чаще находился на пятом этаже или в операционной.

Тем не менее Алексея Викторовича Игнат встречал с завидной регулярностью, порой ежедневно. Интерес его на седьмом этаже был известен и прямо сейчас стоял рядом с Игнатом, сложив руки в замок, глядя исподлобья на явление чудо-хирурга народу.

– Барханова, идите в палату, – повторил Алексей Викторович.

– Да, правда, Люба, лучше иди, холодно здесь, – поддержал Игнат недовольного врача в зелёной хирургической форме.

Пока ждал лифта, слышал, как Алексей Викторович отчитывал пациентку:

– Выпишу за нарушение больничного режима.

– Вы не мой лечащий врач, – огрызнулась Люба.

Скажите пожалуйста, и это Барханова Люба, которая всегда разговаривает ровным, мягким голосом, словно кошка, обходящая миску со сметаной. Даже ругаясь, отстаивая свои границы – а нарушать их Люба не позволяла никому, ни при каких обстоятельствах, – обволакивающая мягкость присутствовала в тембре её голоса. Сейчас же эта кошка не мурчала, глядя на сметану, а рычала, как отменный волкодав. Хотя бы пыталась – точно.

– Мне это не помешает, – со смешком ответил Алексей Викторович.

Игнат обернулся – любопытство победило. Но увидел лишь большую мужскую ладонь на женской талии, перехваченной широким поясом лёгкого халатика. Алексей Викторович нагнулся под рост Любы, – а та смотрелась невысокой и рядом с Игнатом, который не отличался богатырскими габаритами, чудо-хирург же был выше, – и протянул ей гематоген в яркой обёртке.