Книга Белая нить, страница 46 – Алена Никитина

Нужно было сразу улететь, — проплыла в сознании полная запоздалого раскаяния мысль.

— Итак, — уронил Каладиум, подобравшись, точно перед броском. Его сиреневые глаза угрожающе сузились. — Смею отметить, ежели у вас есть ко мне вопросы, я непременно на них отвечу.

И опять утаишь лишнее, — подумала Эсфирь, чувствуя, как по телу и крыльям замолотили холодные капли дождя, остужаемые на коже ветром — аж зубы сводило! Заляпанная кровью и грязью кофта вмиг облепила ее второй шкуркой.

Будто решаясь совершить прыжок через пропасть, она сглотнула и тихо выговорила:

— Я не вырожденка.

— Ну разумеется, — последовал высокомерный отклик. — А я, стало быть, плод вашего воображения.

— Серьезно? — Невзирая на издевательский посыл, надежда теплым огоньком вспыхнула в груди Эсфирь.

Каладиум в кулак не то кашлянул, не то коротко посмеялся.

— Это игра слов, дитя. Шутка.

— А-а-а. — Эсфирь поникла. Огонек в груди потух стол же скоро, сколь и разгорелся. — Как с яйцами, наверное.

— С какими яйцами? — Дриад вытаращился на нее так, будто она стояла на рогах.

— Огнедышащими.

Трудно сказать, какие думы в тот миг тревожили Каладиума. Но одно было понятно наверняка: он растерялся. Яйца свое дело сделали, дважды сделали. Сначала Эсфирь сбили с толку, а ныне и дриада — самого красивого, страшного и хитрого из встреченных ею.

Нет, ну а что? Природа не поскупилась ему на блага. К чему лукавить?

— Гм-м. — К левому виску он приложил указательный палец, к правому — острие кинжала.

Эсфирь пристально следила за тем, как кончик целиком позолоченного лезвия елозит по смуглой коже, задевая краешек платка. И тут в голове точно взрыв произошел. Предчувствие опасности — настолько сильное, что чудилось почти осязаемым — легло на плечи грузом.

Дуреха! Какая же она дуреха! Вот надо же было затерять в памяти столь приметный кинжал, по вине которого Гера испустила дух! Выходит, Каладиум убил двукровную? Почему? Испугался ее неистовства? Хотел помочь соплеменникам? А не он ли кичился, что защищает одаренных? Не он ли заявлял, что остановит летящее в их сторону оружие своим сердцем?

Нет! Эсфирь с Каладиумом не по пути. Лишь сейчас она поняла, какую глупость совершила бы, поддавшись на сладкие уговоры. Желание выразить его подруге признательность не шло ни в какое сравнение с жаждой жить, отыскать родителей и вернуть память.

— Я не пойду с вами, — Эсфирь вжала голову в плечи. — Пожалуйста, передайте вашей подруге мою благодарность.

Порыв ветра хлестко ударил по черному плащу. Ткань раздулась. Взвихрилась перед Каладиумом крылом, скрывая лицо — всего на миг, после чего на мир воззрело иное создание. Само собой, дриад не перестал быть дриадом. Просто скинул маску напускного добродушия и сейчас походил на хищника, чья добыча отказывалась добровольно лезть в пасть.

— Уверены? — Он шел к Эсфирь и жестко, рвано, шаг за шагом выплевывал слова в такт шороху сапог. — Быть может, вы передумаете, ежели узнаете, что обвал с Морионовых Скал сошел неспроста, м? Эти скалы заколдованы. Их защиту сложно перебить. Сложно, но можно. Чарами.

— Что?! — Эсфирь не хотела повышать голос, но тот ее желаний явно не разделял: уж слишком велико было потрясение. — Хотите сказать, меня завалили? Зачем? Желали убить?

— О, ради Богов, девочка! — шипел Каладиум, прокатывая лезвие по тыльной стороне ладони. — Ну какая же вы тупая! Истинно, вас желали убить. Ужель это вас изумляет? Привыкайте. Лишь заурядных существ не пытаются убить, а двукровные к таким не относятся.

— Кто?!

— Полагаю, Антуриум. Отец Олеандра.

Истомленный разум Эсфирь переваривал услышанное медленно. А когда перемолол, одну его половину растревожили думы, сколько еще раз ее вознамерятся лишить жизни, в то время как другую опутал горячий, клубящийся ядовитыми парами сгусток гнева.

Убийцы! Кругом сплошные убийцы и обманщики!

Она теребила браслет, щелкала застежку туда-сюда. Шорох чужих сапог растаял в воздухе. Ноздри наполнил запах цветов — удушающий, словно неподалеку разбилась склянка с духами. Эсфирь подняла голову. Каладиум стоял на расстоянии двух-трех локтей и не сводил с нее горящего взгляда. Она чувствовала себя мышью, угодившей под чары змеиного властелина.

Неловкие пальцы сломали замок-колечко. Браслет упал на траву. Эсфирь надумала его поднять, как внутрь лавовым потоком хлынули силы. Чудилось, они пульсируют в унисон с сердцем. Расплываются по крови и вспрыскивают доселе неизведанный, но такой упоительный яд неодолимости.

— Оставаться среди холмов опасно, дорогая Эсфирь. — Каладиум выдыхал горячий воздух. — Услышьте же меня! Удача благоволит вам. Но долго ли то продлится? Везение есть сгнившая лестница во мраке. Один неверный шаг — и падение чревато прощанием с жизнью. Дважды, а то и трижды, вы вырвались из лап смерти. Мы вызволили вас из-под завалов. Что до Аспарагуса…

— С ним мне помог Олеандр, — вымолвила Эсфирь. — Рубин поведал, что Аспарагус…

— Ха! — Губы Каладиума вновь скривились в деланной улыбке. Он вздохнул так, словно был разочарован до глубины души. — Не послужи я нашему дражайшему наследнику подспорьем в нелепой лжи, что вы улетели, Аспарагус вовек не оставил бы вас в покое, поверьте.

Хватит! Надоело! Разум Эсфирь помутился. Чары очарования откликнулись на немой призыв. И её окаймило белесое свечение. Она схватила Каладиума за ворот рубахи и притянула к себе. Его брови поползли на лоб. Он перехватил её руки и оскалился. Она разомкнула губы, поцеловала его — и мир перед глазами взорвался красками. Дурманящий запах дриада очаровывал, заигрывал, порождая в уме жажду вкусить больше.

Каладиум прижал её к груди. Дозволил впитать жар плоти. По-хозяйски скользнул ладонью по спине. И перышки на её крыльях встрепенулись, разбрызгивая влагу. В глубине души Эсфирь понимала — что-то нехорошее происходит с телом. Но клокочущие внутри страсти на корню обрубили путные мысли. С неохотой оторвавшись от податливых губ, она снова к ним прильнула.

Правда, со странным чувством — хотелось ощутить их сладость, но при этом еще и разодрать до мяса.

А ливень между тем усиливался, превращал землю в грязевую трясину. Дождевая пелена застилала всё вокруг. Даже свет цветов на курганах — и тот едва сквозь нее пробивался.

Эсфирь отстранилась от Каладиума и замерзшей рукой смахнула с его скул холодные капли.

— Неплохо, — отчеканил он с мальчишеской, почти озорной ухмылкой.

— Обидно, знаешь ли, — проговорила Эсфирь. — Неплохо? Мне казалось, я хорошо целуюсь.

Она сморгнула дождевые капли и погасила чары.

— О, я вовсе не преуменьшаю…

Он осёкся. Туман в его глазах развеялся. Лицо перекрыла маска ледяного равнодушия.