Книга Книга двух путей, страница 32 – Джоди Пиколт

– Понимаю… – Он поднимает глаза на Уайетта. – Ты просишь меня как директора Службы древностей? – Уайетт начинает кивать, но Мостафа его останавливает. – Потому что как директор я, естественно, не могу нарушить высокие стандарты проведения археологических работ в Египте. А если пойдут слухи о том, что я сделал исключение для одной концессии? Представляешь, что будет?! Все остальные сразу же побегут ко мне просить об одолжении.

Я сижу ни жива ни мертва, судорожно вцепившись в подлокотники кресла.

– Конечно, – вкрадчиво говорит Уайетт. – Вот потому-то я и прошу тебя как друга.

По лицу Мостафы расплывается широкая улыбка.

– Тогда совсем другая история. Если к тебе неожиданно приехал гость, которого ты взял с собой на раскопки, – персональная гостья, – я и не посмотрю в ее сторону, пусть даже она будет не только наблюдать, но и что-то делать. – Мостафа протягивает мне руку. – С возвращением, Дон.

Любой древний египтянин наверняка сказал бы вам, что слова обладают большой силой. Существовали мифы, согласно которым, если ты узнаешь настоящее имя бога, это позволит установить над ним власть. В «Книге двух путей» были ворота, через которые нельзя было пройти, не обладая знаниями о том, как обращаться к их стражам в облике зверей. Сама гробница, где душа Ба каждую ночь воссоединяется с телом, также подпитывалась от слов. Посетители гробниц должны были читать написанные там заклинания – peret kheru, – которые начинали действовать от звуков голоса. Там перечислялись рыба и дичь, пиво и лодки, хлеб и быки – короче, то, что может понадобиться в загробном мире, и, когда вы озвучивали список, все перечисленное волшебным образом возникало перед вашими незабвенными.

Вот об этом я и размышляла как-то раз в гробнице Джехутихотепа II во время своего первого археологического сезона, когда мы с Уайеттом пытались обследовать различные секции внутренней камеры. Близилось время ланча, и я умирала с голоду, так как встала ни свет ни заря: в половине пятого утра. Я смотрела на гигантское блюдо с нарисованной едой, стараясь не обращать внимания на предательское урчание в животе.

– А я все слышу, – пробормотал Уайетт.

Я зарисовывала на лавсановой пленке жареного гуся, который больше смахивал на индейку, и это притом что в Древнем Египте не было индюшек. Даже в наше время индейку здесь называют dik rumi – римский цыпленок.

Когда у меня в животе снова заурчало, Уайетт, оторвавшись от работы, сказал:

– Если ты не положишь этому конец, нас атакуют летучие мыши.

Я бросила взгляд на потолок гробницы, колышущийся, как черный занавес:

– Они даже не подозревают о нашем присутствии.

– В прошлый сезон с нами работал один постдокторант, утверждавший, что они не нападут, даже если взлетят. Из-за эхолокации. А потом летучая мышь ударила его прямо по лицу.

Прищурившись, я принялась наблюдать за тем, как одна летучая мышь, отделившись от остальных, перебралась на свободное место на потолке. А потом, словно из порванного пакета с крупой, по потолку расползлось черное пятно. Я вынула зеркальце и попыталась направить свет вверх, чтобы понять, сколько там этих тварей.

Уайетт схватил меня за запястье:

– Ради бога, не делай этого! Тогда они распространятся по всей гробнице. – (Меня аж передернуло.) – Должно быть какое-то специальное слово для обозначения сборища сердитых летучих мышей. Ну, ты понимаешь, вроде стада бегемотов. Или артели хорьков.

– Положим, последнее ты сам придумал.

– Клянусь Богом! А еще есть заговор лемуров.

– Шабаш, – провозгласила я. – Вот как нужно назвать сборище летучих мышей.

– Эй, можешь глянуть на это повреждение?

Я подползла к правой стене во внутренней камере. Уайетт всматривался в часть стены, которую много веков назад или искромсали, или разбили. Он показал на остатки иероглифа.

– Это птица, – помедлив, заявила я.

– Премного благодарен, Шерлок, – сказал Уайетт. – Но посмотри на форму ее головы. Это aleph – коршун или tiw – ястреб?

– Лично я считаю, что это коршун.

– Без обид, – ухмыльнулся Уайетт, – но, скорее всего, это tiw.

Я и не претендовала на то, чтобы соревноваться с Уайеттом в эпиграфике, но если бы я нарисовала этого коршуна, то вышло бы куда правдоподобнее, чем то, что возникало на лавсановой пленке под рукой Уайетта. Я отвернулась, уставившись на длинную свиту Джехутихотепа, состоящую из придворных и родственников. Цвет кожи людей варьировал в широкой гамме тонов, однако лица женщин обычно раскрашивались желтым, а лица мужчин – красным. Если в Древнем Египте вы были высокооплачиваемым официальным лицом, ваша жена сидела дома, а не работала в поле. Даже тогда имели место привилегии для светлокожих.

За процессией хорошо одетых дам тянулись вереницей хранители печати, которые несли всякую всячину: от лука со стрелами до копий со щитами, секир и паланкинов. Рядом с ними вышагивал пятнистый басенджи с хвостом кренделем; пес был изображен намного крупнее людей, что говорило о важности этой собаки для Джехутихотепа.

Уайетт заметил, что именно привлекло мое внимание:

– А ты знала, что древние египтяне давали собакам имена людей, но вот всех кошек они просто называли кошками?

– По-моему, правильно, – ответила я.

– Кличка собаки значится у нее на спине: иероглиф, обозначающий жизнь, – ankh – и перепелка, изображающая букву «u».

– Ankhu, – с улыбкой шепчу я. – А у тебя есть собака?

– У моего брата была.

– И он что, не давал тебе с ней играть?

– Он и не должен был. – Эти слова прозвучали очень загадочно. Уайетт сел, уронив маркер, и принялся растирать руку. – А тебе известно, что означает Ankhu?

– Живущий.

– Да. Но это однокоренное слово с ankhet, что означает «наложница».

– У тебя только один секс на уме! – возмутилась я.

– Похоже, не у меня, а у старины Джехутихотепа. – Уайетт ткнул пальцем в левую часть наскальной живописи, где изображение Джехутихотепа было уничтожено или стерлось со временем, в результате чего осталось лишь бесцветное пятно с видневшимися остатками раскрашенного синдона. Лицом к номарху была нарисована женская фигура: его жена, Хатхорхотеп. За ней шествовали одиннадцать женщин, часть из которых была названа, а часть – нет.

– Мы знаем, что это его жена, благодаря надписи над ней, – сказал Уайетт, по-прежнему показывая на левую часть изображения. – А это, скорее всего, его мать – Сатхеперка. А еще тут имеется целый выводок дочерей, сестры – одна или две… но вот эти три дамы были его наложницами, навечно запечатленными между женой и детьми. Как удобно!

– Ты не можешь знать наверняка!

Уайетт достал из рюкзака книгу: публикацию профессора Перси Ньюберри от 1895 года с описанием гробницы – и нашел нужную страницу: «В каирском музее хранится каменный блок, который Фрейзер отнес к этой гробнице». Перегнувшись через плечо Уайетта, я слушала, как он переводит столбик иероглифов.