Книга Книга двух путей, страница 37 – Джоди Пиколт

И я чувствую одуряющий запах роз.

Бабушка Брайана выучила английский благодаря фильму «Унесенные ветром», который она бессчетное число раз смотрела в кино. Я пыталась представить, каково это оказаться в стране, языка которой не знаешь. Впрочем, после того как я провела целый сезон в Египте, с головой погрузившись в исследования для диссертации, а затем вернулась в Бостон смотреть, как умирает моя мать, я почувствовала примерно то же самое.

На нашем первом свидании Брайан рассказал, что его бабушка пережила нацистскую оккупацию Польши, трудовой лагерь Пёнки, сортировку в Освенциме и тиф в Берген-Бельзене. Брайан рассказывал о своей бабушке, а я смотрела, как он ломает на четвертинки булочку из дрожжевого теста и прихлебывает из моего бокала с вином.

– В Пёнки нельзя было держать детей. Это был трудовой лагерь, а у детей не хватало сил для работы. Но у одной пары из ее деревни была пятилетняя девочка по имени Тоби. Родители не могли вынести разлуку с малышкой и контрабандой провели ее в лагерь. Бабушка знала, что если Тоби обнаружат, то и девочку, и ее родителей накажут, скорее всего, просто убьют. И бабушка не могла этого допустить.

– Господи! – выдохнула я.

Я пыталась привести в соответствие эту крошечную – сплошные кожа да кости, – похожую на птичку женщину на койке хосписа с той девушкой из плоти и крови, которую описывал Брайан.

– Бабушка бегло говорила по-немецки, благодаря чему занималась конторской работой, а не физическим трудом. Это означало, что она всегда видела, когда приходят и уходят нацистские надсмотрщики. И она научила Тоби такой игре: если бабушка вывешивала возле конторы белый шарф, Тоби должна была спрятаться так, что даже родители не могли ее отыскать. И девочка не имела права выйти из укрытия до тех пор, пока шарф – а значит, и нацисты – не исчезнет.

Я наклонилась вперед:

– Ну и что случилось?

Брайан пожал плечами. Между нами танцевало пламя свечи.

– Бабушку перевели в Освенцим, и она больше ничего не знала о судьбе Тоби и ее родителей.

– Какой ужасный конец!

– А кто говорит, что это конец? Давай перенесемся на тридцать лет вперед: в тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Война давно закончилась, и бабушка навещает в Нью-Йорке свою дочь, которая носит под сердцем меня…

– Ох! – Подперев кулаком подбородок, я посмотрела на Брайана.

Я была в легком подпитии – приятная альтернатива тому состоянию, в котором я пребывала последние две недели у смертного одра моей матери.

– Мама потащила бабушку в «Сакс» покупать одежду для беременных. Но бабушка устала и присела в обувном отделе, чтобы дождаться, пока мама не закончит с покупками. Бабушка думала о чем-то о своем, и от мыслей ее оторвал пристальный взгляд какой-то женщины. Та не отрываясь все смотрела и смотрела на бабушку.

Совсем как я тогда на Брайана. Не красавец, а скорее симпатичный. Слишком много острых углов, не мешало бы их сгладить, и кривоватая улыбка. Глядя на него, я не чувствовала, будто неожиданно вышла на жару, от которой перехватывает дух. Нет, у меня возникало ощущение, что я могу наконец вздохнуть с облегчением.

– Женщина подошла к бабушке и сказала: «Прошу меня извинить?..»

Я заморгала. Прошу меня извинить.

Внезапно я уже не сидела в маленьком итальянском ресторане с бокалом вина в руках. Я оказалась там, где воздух буквально пульсирует и где такие яркие звезды, каких я в жизни не видела в Бостоне.

И была не с Брайаном, а с кем-то другим.

Но Брайан, естественно, об этом не подозревал.

– Женщина спросила бабушку, не сидела ли она когда-то в лагере Пёнки. Бабушка ответила «да», но женщину не узнала.

– Это была Тоби! – Заставив себя вернуться в действительность, я снова подключилась к разговору.

– Да. Но ей, само собой, было не пять лет, – улыбнулся Брайан. – И после этой встречи они уже не теряли связь друг с другом. Тоби навещала бабушку примерно за неделю до того, как ты появилась в хосписе.

Глотнув вина, я сосредоточилась на Брайане:

– Значит, ты запомнил тот день, когда я появилась в хосписе?

– Четвертого сентября, сразу после десяти утра, – сказал Брайан. – Наверное, звучит подозрительно, хотя у меня ничего такого и в мыслях не было.

Я задавала себе вопрос: каково это начинать новую жизнь в Бостоне после Египта? Я задавала себе вопрос: а что, если бабушка Брайана еще много-много лет после освобождения из концлагеря просыпалась в холодном поту, чувствуя, как тают воспоминания о довоенной жизни?

И когда в конце жизненного пути у нее случился «альцгеймер», не было ли это Божьим благословением?

Внезапно мне захотелось забить голову вещами, не имевшими ничего общего с «Книгой двух путей» или тем, как выглядит Уайетт Армстронг, когда ему снится страшный сон.

– А какое твое второе имя? – спросила я Брайана.

– Ретт, – рассмеялся Брайан. – Бабушка любила фильм «Унесенные ветром». И заставила полюбить его мою маму.

– Во всем есть свои плюсы, – сказала я. – Ведь тебя могли назвать Эшли.

– Брюссельская капуста. Это супер или фу?

– Супер, – ответила я. – Но не дай бог, если попадется сельдерей!

– Но как можно не любить сельдерей?

– Его едят несчастные люди. Он безвкусный и плохо жуется, – объяснила я. – Первый питомец?

– Комодский варан, – ответил Брайан.

– И почему меня это не удивляет?

– В мире, где школьники начальных классов заводят хомяков, я был один такой. – Брайан задумчиво прищурился. – Саундтрек, который ты знаешь наизусть?

– К сериалу «МЭШ», – сказала я. – Мы с мамой вечно смотрели повторы. А как насчет тебя?

– «Правда жизни». Не суди меня строго.

И вот так мы продолжали непринужденно болтать за основным блюдом, за тирамису, которое разделили на двоих, и за второй бутылкой вина. Я узнала, что Брайан умеет языком завязывать в узел плодоножку от вишни. А я поведала, что умею свистеть через большие пальцы рук. К этому времени углы помещения начали слегка расплываться, а мы остались единственными посетителями.

– Когда ты в последний раз пел? – поинтересовалась я.

Он наклонил голову и едва заметно улыбнулся:

– Для своей бабушки. Она единственный человек, считающий, что у меня вполне приличный баритон. – Брайан осушил свой бокал. – А какой интересный факт ты бы рассказала на коктейльной вечеринке?

– Когда мумию Рамсеса Второго в тысяча девятьсот семидесятых годах отправили во Францию, ему выписали личный паспорт, где в графе «Род занятий» стояло: «Король. Покойный».

Брайан разразился смехом:

– Это так… так здорово!