Книга Мышка на прокачку, страница 37 – Яна Полунина

Смолов опустил взгляд вниз и окатил сам себя просто ушатом ледяного пренебрежения.

— Никогда, сколько себя помню, я так не выглядел, — Паша сжал пальцами ошейник галстука и нетерпеливо расширил его, а потом раздраженно протащил через голову и отбросил в угол кабинета, будто черная полоска ткани провинилась в чем-то. — Знаешь, даже в детском саду я всегда следил, чтобы одежда была в порядке — отец бы не спустил мне с рук даже выставленную на обозрение футболку, выбившуюся из штанов. Я бы весь вечер либо отжимался, либо стоял по стойке смирно, либо маршировал по квартире. Мой отец — повернутый на работе военный, дисциплинированный на всю голову, но идеальный внешний вид — это то, что вбилось молотком мне в самый мозг. И теперь я задаюсь вопросом, насколько же ты засела глубже, раз я из-за какого-то черного списка чуть не рехнулся. Не знаешь?

Я не знала. К этому меня гуру любви не готовил! Дайте ликбез по выяснению отношений!

А еще чувствовала себя так… неудобно и радостно одновременно. Будто я счастлива, но радоваться этому нельзя, стыдно, позорно. Странное и двоякое ощущение совершенно сбило с курса ответа, поэтому я трусливо молчала.

И поймала себя на мысли, что такое открытое отношение ко мне и к себе невольно заставляет задуматься о самоуважении. Этот момент голой правды, когда в пылу боя с оголенными остриями копий, он вдруг остановился и открыто выложил карты на стол, будто попросил помощи в головоломке, которую сам давно не мог решить. Я поймала себя на том, что с восхищением поймала его откровенное признание, зауважав не столько за смелость, сколько за нежелание видеть себя таким. Потому что сейчас я, как никто другой, понимала этот душевный порыв. Наверно, в этот момент я впервые почувствовала, что мы внутренне в этом месте совпали.

Я теперь тоже не хотела мириться с некоторым состоянием себя: мне не нравилось, что я чувствую себя неудачницей среди более успешных коллег, мне не нравилось чувствовать себя забитой серой мышкой среди роскошных офисных тигриц. И если раньше я просто продолжала находиться в этом состоянии, все больше злясь, то благодаря встрече с гуру научилась ценить себя настолько, чтобы стать другой.

И Смолов не желал быть таким: потрепанным любовью, ревнивым, зацикленным. Он смог прийти к этому без помощи, сам, но у него такой внутренний стержень, до которого мне свой еще долго и упорно обматывать изолентой опыта и ошибок.

— Странное дело, — продолжал Смолов. — Я ненавижу, но все равно следую идеальной дисциплине во всем: в расписание, в порядке в доме, в работе, в одежде. И сейчас не пойму, радоваться ли мне такому тайфуну на свою голову или бежать?

Так вот почему он такой педантичный во всем… Но не неужели я так сильно повлияла на его идеальный день?

Смолов медленно поднялся на ноги, дернув воротник рубашки, в три шага обошел стол, схватил мой стул за подлокотники по обеим сторонам от меня и дернул на себя. Всего каких-то двадцать — тридцать сантиметров, но меня словно прокатили на крутых американских горках, после которых голова пошла кругом.

Смолов присел на еще один стул рядом, не отпуская мой. Мои колени оказались в плену его ног, крепко стиснуты. Дыхание сперло. По телу пробежала предательская дрожь ожидания.

Черт! Почему тело всегда безошибочно знает правду, пока мозг ставит миллионы запретов и ограничений? Ведь сдает с потрохами!

Паша опустил взгляд на голые коленки, выглядывающие из-под юбки, и его кадык подпрыгну вверх, а потом завораживающе опустился вниз. Боже, от одного этого я забыла, как дышать!

Наши взгляды столкнулись, и я увидела в них то же, что и происходило со мной: Смолов линчевал себя за желание. Только двигало нами разное, даже противоположное: я не хотела быть съеденной, а он хотел устоять перед соблазном.

— Все никак не пойму, ты моя гибель или спасение? — Казалось, Паша рассматривал каждую частичку моего тела. Каждое слово он говорил все быстрее и быстрее: — Мне радоваться тому, что ты ломаешь всю дисциплину, которую я так ненавидел, но следовал, потому что она давно стала частью меня? Или гнать из своей жизни, потому что ты оставишь после себя только руины?

В этот момент мне показалось, что он вскрыл душу открывалкой от консервных банок, оставив рваные края и оголив суть. Я вспомнила ту сцену, с которой все началось: его пьяного с бутылкой и горюющего о матери. Как мне тогда гадал сказал? Что именно из-за ухода матери в детстве Смолов подсознательно отгородил себя от женщин? Неужели, я смогла пробраться через эту броню?

Стало страшно от ответственности и радостно от прорыва. А еще поднял голову страшила сомнений: смогу ли я удержать внимание? Сделать нас обоих счастливыми? Побороться не только со своими внутренними монстрами, но и помочь Паше?

И не кинет ли он меня в одно прекрасное утро, просто не справившись со своими страхами? Из желания отгородиться и выстроить стену?

Гадал тогда очень верно заметил: «Ты сама ищешь себе проблемных мужиков, чтобы их спасти. Этакая Мать Тереза».

Похоже, Ваня прав. Ведь находят же таких половинок, которые их на руках носят и не забивают голову, как прыгнуть выше головы. Но тогда на мой вопрос о том, как же найти другого, гуру любви дал простой и одновременно очень сложный ответ:

«Собери вокруг себя самых сильных и лучших самцов. И пусть из них останется только сильнейший»

А потом добавил:

«Но ты же подберешь самого серого и убого и станешь его лечить, да? Эта самоотверженная черта русских женщин меня поражает»

Смолов совсем не походил на серого и убогого, но внутри у него зияла та еще дыра. И сейчас я неожиданно поняла, что это не игра уже, не месть за одну ночь, а серьезная ответственность за чужую жизнь.

Брось его я — и он навсегда закроется от женщин. Конечно, до этого надо еще дожить.

И куда как проще было бы найти мужика без таких внутренних проблем. Вот только и в этом гадал был прав, сказав:

«В каждом из нас спрятан не один десяток бесов. Просто они разные: одни в цепях и наряжены в яркие наряды, а некоторые такие, как есть — безобразные и свободные».

Паша осторожно положил два пальца на мое колено, словно эксперимент, не спуская с меня глаз. Приподнял кисть, и пошел пальчика, словно импровизированным человечком вверх, медленно, мучительно долго, а я, как завороженная, следила за каждым шагом.

По ноге побежали мурашки и я благодарила ластичные колготки, что они, как защитники, спасли меня от скорого разоблачения. Пальчики порхнули через подол юбки вверх, потом на блузу, вверх по неидеальному животику, который я тут же втянула, и остановились на аккуратном кармашке с телефоном. Застыли, мазнули уже вверх по груди, но тут мобильник зазвонил.

— Не бери трубку, — пальцы Смолова застыли на уровне груди, взгляд — предупреждающий.

Но… но… Это, наверное, Ваня звонит по поводу ключей.

— Мне нужно ответить, — я словно проснулась от сна, отвела руку Паши в сторону и вытащила телефон.