Книга Женские убеждения, страница 42 – Мег Вулицер

– Не могу поверить, что взяла и расплакалась.

– А чего плохого в слезах? Мне кажется, их недооценивают, – заметила Фейт.

– Я чувствую себя девочкой, которой мама лечит бо-бо. И мне стыдно.

– А маме не стыдно вовсе. Помню, я так же перевязывала сына, когда он был маленьким, – Фейт откинула волосы и произнесла: – По моему опыту, дети редко одаривают тебя именно тем, на что ты рассчитываешь. И вообще одаривают крайне нерегулярно.

Грир вспомнила футбольный кубок в спальне, мальчика, который умел поддержать других – теперь ему за тридцать, и он далеко.

– Но иногда все-таки одаривают?

– Ну, давайте подумаем, – сказала Фейт. – Считается – когда обретают счастье, да? Или когда спят. Мне иногда было даже стыдно за то, как я радовалась, что он заснул. Он был славным малышом, но с детьми столько хлопот. И потом, когда он спал, я знала в точности, что с ним происходит.

– А теперь? – не подумав, спросила Грир. – Теперь он какой?

– Теперь? Этого я почти не знаю. Живет своей жизнью. Налоговый адвокат, совсем на меня не похож. Вряд ли я так уж ему нужна. И я больше никогда не вижу, как он спит. Я считаю, что раз в год нужно устраивать общегосударственный выходной, и в этот день взрослые дети обязаны будут позволить родителям уложить их в кроватку.

Она умолкла, Грир тоже не спешила прерывать молчание. Фейт приоткрыла, обнажила перед ней свою жизнь, стала чуть-чуть ближе. Между ними замерцала душевная близость, и Грир не хотелось ее спугнуть. Они молча стояли у раковины, рядом с окном, выходившим в темноту на дворе – ее рассекал луч единственного фонаря, в который, будто специально, как раз заскочил олень. Он остановился в конусе света, осмотрелся.

– А. Он порой заходит в гости, – сказала Фейт.

Олень стоял, приподняв одну ногу, как будто шел по траве и внезапно задумался – наверное, про ягоды, или листья, или странные фигуры: пожилая женщина и молодая, застыли в раме маленького окошка. Фейт шевельнулась, олень вздрогнул, умчался прочь.

Через некоторое время Грир очухалась, и все же обращались с ней как с юной героиней; разожгли гриль, опять встал вопрос о стейках.

– Полагаю, все едят мясо? – осведомилась Фейт. – Если нет, объявите об этом сейчас, а потом уже не раскрывайте рта.

– Разве что с целью положить туда кусок стейка, – добавила Иффат.

Грир хотела было напомнить, что она вегетарианка – о чем, собственно, все и так знали, они же столько раз обедали вместе, но сейчас почему-то никто не посмотрел на нее с привычным ожиданием на лице. Видимо, на тебя куда меньше обращают внимание, чем тебе кажется. Она только что пережила момент особой близости с Фейт, сейчас думала о сыне Фейт, явно ее несколько разочаровавшем, и ей почему-то показалось, что, отказавшись от стейка Фейт, она ее тоже разочарует. А Грир мучительно боялась этого – и потому промолчала.

– Ладно, – сказала Фейт. – Хотя на улице и холодновато, я все-таки разожгу гриль. Надеюсь, все любят стейк с кровью?

– Да! – хором ответили все, в том числе и Грир, к собственному удивлению.

Грир увидела в окно, как Бен с Марселлой устроили краткий поединок-флирт на шампурах. Скорее всего, они сегодня лягут в одну постель; возможно, сквозь стены будет слышно, чем они там занимаются, ко всеобщему смущению и зависти. Гриль дымил, плевался – от него пошел запах когда-то зажаренного, а теперь как будто вновь по волшебству появившегося мяса.

За столом кусок стейка, подцепленный на длинную вилку, шлепнулся Грир на тарелку – из руки самой Фейт.

– Вуаля, – возгласила Фейт. – Похоже, хорошо получилось. Надеюсь, крови не слишком много.

– Мы тут кровожадные, – заметил Тад.

Грир с застывшей улыбкой смотрела на огромный шмат мяса, истекавший кровью, – точно голова человека, спрыгнувшего с крыши. Фейт положила сверху кругляшок масла с пряностями, и он тут же растекся мертвенной пленкой по всей необъятной поверхности.

– Наворачивайте, Грир, рана не помеха, – пригласила Фейт.

– Ага, и с культей можно, – отшутилась Грир.

– А меня, пожалуйста, не ждите. – Фейт пошла накладывать следующему.

Грир взяла вилку в покалеченную руку, неловко подняла; она сидела с ножом и вилкой наизготовку, гадая, как же теперь все это есть. Мясо было внутри красновато-синим, неестественным, каким-то извращенным.

Все вокруг жевали и ахали.

– Ох, это божественно! – тихо простонала Марселла, и Грир вообразила ее в постели с Беном. – Обалденно, Фейт.

– Совершенно офигительный стейк, – высказался Тад.

– Знаешь, Фейт, если с фондом ничего не получится, – сказала Хелен, – можешь открыть ресторан и назвать его «Феминистский стейк Фейт Фрэнк». Стейки будут подавать с жареной картошкой, шпинатом в сливках и с обещанием равенства.

Единственной, кто не похвалил мясо, оказалась Грир; скоро ее стало тяготить собственное молчание – она поняла, что нужно хоть что-то сказать.

– А кроме того, к каждому стейку в феминистском ресторане будет прилагаться равноправный доступ в салатный бар! – добавила она.

Фейт, поняв, что это попытка пошутить, улыбнулась.

Грир заняла руки: отрезала безупречный кубик, разделила на части. Посмотрела на свет – очень напоминало рисунок, где изображена в разрезе ткань человеческого тела. Есть мясо, если ты его ненавидишь, не брал в рот четыре года, – извращение, своего рода людоедство. С другой стороны, напомнила она себе, это – проявление любви. Если съесть, она станет человеком, которому Фейт и дальше будет доверять, к которому будет прислушиваться, на которого будет полагаться: человеком, ради которого ей захочется поджарить мясо. Грир положила кубик в рот – в надежде, что он растает, точно кусок сахара, но мясо упрямо сохраняло свою форму, целостность, не подавалось ни одним волокном, ни одной жиринкой. Грир казалось, что во рту у нее – миниатюрная бойня с привкусом дверцы шкафа из кедрового дерева. Это было омерзительно.

«Главное – чтобы не вырвало. Держись», – приказала она себе.

Грир попыталась сформулировать мысль о мясоедении по-другому: а сильно ли оно отличается, скажем, от полового акта? Поначалу, с Кори, Грир было и занятно, и страшно. Вскоре страх приутих. Она поняла со временем, что другие люди не так уж плохи. Кори, по сути, тоже другой человек, душа, заключенная в долгое тело. Кори – горячо ею любимое животное. А значит, этот кубический кусочек загубленной, несчастной коровы – не такая уж плохая штука.

Прощай, коровушка, сказала она себе, вообразив зеленый луг вдалеке. Надеюсь, что твоя недолгая жизнь хотя бы была счастливой. Она сглотнула, заставила себя не давиться. Мясо прошло в желудок, там и осталось.

– Вкуснятина, – проговорила Грир.

В воскресенье утром, стоя на платформе в ожидании поезда в 10:04, который должен был увезти их обратно в город, к финальному этапу подготовки конференции, все включили мобильники – те постепенно оживали. Экраны вспыхнули, на них засветились яблоки, и все сотрудники «Локи» с большим интересом стали изучать, что за это время пропустили. Отвернувшись друг от друга, они бродили по платформе, прослушивая голосовые сообщения и читая эсэмэски.