Книга Гостья, страница 108 – Симона де Бовуар

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Лицо его исказилось.

Отпустив его руку, Франсуаза вытерла глаза.

– Я ничего не хочу, – ответила она.

– Чего ты хотела только что? – спросил он, с трудом сдерживая нетерпение.

Франсуаза встала и направилась на террасу; ей было страшно просить его о чем-то; то, что он дарует ей против воли, лишь еще больше разъединит их. Она вернулась к нему.

– Я думала, что если бы ты встретился с ней, то, возможно, вернул бы ей свое дружеское расположение, она так дорожит тобой.

Пьер сразу остановил ее.

– Хорошо, я с ней встречусь, – сказал он.

Он вышел на террасу и облокотился на перила, Франсуаза последовала за ним. Опустив голову, он смотрел на земляную площадку, где прыгали несколько голубей. Франсуаза взглянула на его круглый затылок и снова почувствовала острое сожаление; в то время как он честно пытался обрести покой, она опять ввергла его в пучину терзаний. Ей вспомнилась радостная улыбка, с которой он ее встретил; теперь же перед ней стоял человек, полный горечи, который с негодующей покорностью собирался против воли выполнить требования, с которыми он не соглашался. Нередко она о чем-то просила Пьера, но во времена их единодушия никогда то, что один давал другому, не могло восприниматься как жертва. На этот раз она поставила Пьера в такое положение, когда он с обидой уступил ей. Она дотронулась до висков. Голова у нее болела, глаза жгло.

– Что она делает сегодня вечером? – внезапно спросил Пьер.

Франсуаза вздрогнула.

– Насколько я знаю, ничего.

– Хорошо! Тогда позвони ей. Если надо, я предпочитаю уладить это дело как можно скорее. – Пьер нервно впился зубами в свой ноготь.

– А Жербер?

– Ты встретишься с ним без меня.

Франсуаза набрала номер отеля; она узнавала ту судорогу, от которой сосало под ложечкой: вернутся все прежние муки. Никогда у Пьера с Ксавьер не будет спокойной дружбы, сама его поспешность уже возвещала грядущие бури.

– Алло! Не могли бы вы пригласить мадемуазель Пажес? – сказала она.

– Минуточку, подождите.

Она услышала стук каблуков по полу, звук голосов; на лестнице звали Ксавьер. Сердце Франсуазы бешено заколотилось, нервозность Пьера передалась и ей.

– Алло, – послышался встревоженный голос Ксавьер.

Пьер взял параллельную трубку.

– Это Франсуаза. Вы свободны сегодня вечером?

– Да, а что?

– Лабрус просил узнать, может ли он прийти к вам.

Ответа не последовало.

– Алло, – повторила Франсуаза.

– Прийти сейчас? – спросила Ксавьер.

– Вам это неудобно?

– Нет, напротив.

Франсуаза не знала, что еще говорить.

– Тогда решено, – сказала она. – Он сейчас придет. – Она повесила трубку.

– Ты заставляешь меня совершать ошибку, – недовольно сказал Пьер. – У нее не было ни малейшего желания, чтобы я пришел.

– Думаю, скорее она была взволнована, – возразила Франсуаза.

Они умолкли, молчание длилось долго.

– Я пошел, – сказал Пьер.

– Возвращайся ко мне, чтобы рассказать, как все обернулось, – сказала Франсуаза.

– Договорились, до вечера, – сказал Пьер. – Я думаю, что вернусь рано.

Подойдя к окну, Франсуаза смотрела, как он пересекает площадь, потом в полной прострации села в кресло. Ей казалось, что она сделала сейчас окончательный выбор, и выбрала она несчастье. Франсуаза вздрогнула, в дверь постучали.

– Войдите, – сказал она.

Вошел Жербер. Франсуаза с удивлением увидела свежее лицо, которое обрамляли черные и гладкие, как у китаянки, волосы. Перед ясностью этой улыбки скопившиеся в ее сердце тени развеялись. Она вдруг вспомнила, что в мире есть вещи, достойные любви, и это не Ксавьер и не Пьер; существовали снежные вершины, залитые солнцем сосны, сельские гостиницы, дороги, люди и их истории. Существовали смеющиеся глаза, дружески обращенные к ней.

Франсуаза открыла глаза и тотчас закрыла их. Уже занималась заря. Она была уверена, что не спала, каждый час она слышала, как звонят часы, и все-таки ей казалось, что она легла всего несколько минут назад. Когда, обсудив с Жербером подробный план их путешествия, она вернулась в полночь, Пьера еще не было; несколько минут она почитала, потом погасила свет и попыталась заснуть. Было естественно, что объяснение с Ксавьер затянулось, она не хотела задаваться вопросом о его исходе, не хотела снова чувствовать, как горло сжимают тиски, не хотела ждать. Заснуть ей не удалось, но она погрузилась в оцепенение, в котором звуки и образы отражались до бесконечности, как в лихорадочные часы ее болезни. Время показалось ей коротким. Возможно, конец ночи ей удастся миновать без страха.

Услышав шаги на лестнице, она вздрогнула; ступеньки скрипели чересчур тяжело – это не Пьер, кто-то направлялся наверх. Франсуаза повернулась к стене; если она начнет подстерегать ночные шумы, считать минуты, это будет ужасно – она хотела сохранять спокойствие. Уже неплохо – лежать в своей кровати, в тепле; клошары в это мгновение спали на жестких тротуарах Центрального рынка, всклокоченные путники стояли в коридорах поезда, солдаты несли службу у дверей казарм.

Она плотнее завернулась в простыни. Наверняка в течение этих долгих часов Пьер с Ксавьер не один раз ненавидели друг друга, потом мирились, но как узнать, кто победил в этот час занимающегося рассвета – любовь или обида? Она видела красный столик в большом, почти безлюдном зале, и над пустыми стаканами два лица – то восторженные, то яростные. Один за другим она попробовала рассмотреть каждый образ; ни тот ни другой не таили угрозы: на той стадии, где все находилось, не оставалось больше ничего, что могло бы подвергаться угрозе. Только следовало бы с уверенностью остановиться на одном из них. Именно эта неопределенная пустота приводила в конце концов сердце в отчаяние.

В комнате постепенно светлело. Пьер скоро будет здесь, но нельзя было заранее расположиться в той минуте, которую полностью заполнит его присутствие, нельзя даже было ощутить устремленность к ней, ибо ее место еще не определилось. Франсуаза знавала ожидания, походившие на бешеные гонки, но сейчас она топталась на месте. Ожидания, бег – таким образом прошел весь год. А теперь на что стоит надеяться? Счастливое равновесие их трио? Окончательный разрыв? Ни то ни другое никогда не станет возможным, поскольку не было никакого способа ни заключить союз с Ксавьер, ни освободиться от нее. Даже изгнание не уничтожит это существование, не позволявшее завладеть собой. Франсуазе вспомнилось, как поначалу она отрицала его своим равнодушием; однако равнодушие было побеждено; дружба только что потерпела поражение. Не оставалось никакого спасения. Можно было бежать, но пришлось бы все равно возвращаться, и появились бы другие ожидания и бегство от другого. И так без конца.