Книга Для плохиша она – исключение, страница 26 – Яна Полунина

– Куда? – крикнули мне вслед, но даже моих пяток не увидели.

Я зашла в комнату уставшая, но довольная. Деньги всегда обладали чудесным свойством вселять покой и спокойствие. Правда, Масянька решила его немного разбавить паникой:

– Домашку сделала?

– Какая домашка в рекреации?

– Ты что, не знаешь? Самая большая из всех!

***

К утру обычно люди возрождаются, а я так сделаю, если только меня воскресят. Комплекс отличницы во мне не позволял сказать: а пошло оно все. Комплекс отличницы заставлял тереть глаза и изучать, писать, учить. Комплекс отличницы не отпускал до утра, пока я не почувствовала, как Маша сильно трясет меня за плечо.

– Вставай, на пары пора.

– А? Как пора? А поспать? – Глаза хотелось тереть постоянно, их страшно пекло.

– Вот так.

Соседка спешила на какие-то важные сборы, поэтому собрала целый походный рюкзак.

– Урок на природе! – гордо сообщила она, уходя. – Не скучай.

А мне скучать было некогда. Я вскочила, собрала сумку и вышла, проверяя расписание.

Куда идти? Во сколько быть на месте?

Словно на автопилоте подошла к нужной аудитории, мечтая лишь об одном – заснуть на парте. Но знала, что это недопустимые мечты, я так ни разу не делала. Не позволяла проявлять такое неуважение к преподавателю.

– Привет, Крис! – хлопнул меня по плечу кто-то сзади.

Хвостатая.

– Как дела? – улыбалась она, хлопая глазами.

Я напряглась и мгновенно проснулась. Оценила обстановку: ее приспешники рядом, мои однокурсники тоже.

– Хорошо, – без эмоций ответила я.

– У тебя был шанс, смирись, – вдруг сказала хвостатая.

– Ты о чем? Я с утра могу плохо соображать.

– Да ты вообще худо соображаешь, я посмотрю. Даже парня не смогла разложить, когда с ним осталась. Никчемная периферия.

– А вы, столичные штучки, сами кого угодно разложите в горизонталь, верно? Парням надо только не мешать.

Хвостатая мгновенно потеряла контроль – окрысилась. И набросилась на меня.

А я… Я же не привыкла к такому. Точнее, отвыкла уже. На физмате как: не согласен – парируй словом. А тут что – делом?

Не знаю, каким чудом, но я увернулась. А потом вдруг оказалась за спинами одногруппников.

– Эй, профессор идет! – крикнули они.

Хвостатая попыталась встать на мысочки, чтобы увидеть меня, но я отвернулась. Лечиться надо. Как можно так звереть из-за какого-то парня? Совсем себя не любит?

Я думала, что мои ребята с курса соврали, но вдруг действительно показалась высокая женщина средних лет, с папкой в руках.

– Заходим, – строго сказала она, а потом ее взгляд остановился на мне, и она замерла.

Я вся внутренне сжалась в клубок, словно броненосец, а преподаватель все смотрела и смотрела на меня не моргая.

Вдруг рука женщины потянулась ко мне и дотронулась до моей щеки.

– Как тебя зовут?

– Кристина.

– А фамилия?

– Соболева?

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

Мы на допросе? Как-то дико неловко. И народ вокруг всполошился.

– Двадцать. – Взгляд женщины задумчиво опустился вниз, а потом взволнованно уперся в меня. – Ты живешь у Речного вокзала?

– Н-нет. – Я растерянно посмотрела на студентов вокруг.

– Твои родители живы?

– Д-да.

Кто-то хмурился, кто-то недоумевал, но были и те, кто смотрел на женщину с сочувствием.

Преподаватель прижала к себе папку до побелевших костяшек пальцев, а потом вдруг сказала:

– Заходите!

А сама осталась стоять на месте, не отрывая от меня взгляда.

Я неуклюже поправила лямку рюкзака, неловко шагнула в аудиторию, а потом быстро-быстро пошла на самую дальнюю парту, чтобы скрыться в глубине помещения.

Всю пару я чувствовала на себя взгляд профессора. Очень странные эмоции он вызывал внутри меня. Я словно чувствовала то тоску, то надежду, то горечь, то раскаяние, то боль.

– Почему она на меня так смотрит? – наконец не выдержала я и спросила у рыжей девушки, что сидела рядом со мной.

– Она десять лет назад потеряла дочь. Наверное, ты напоминаешь ее.

И стоило паре закончиться, как профессор встала рядом с партой. Однокурсники стали собираться медленней, постоянно косясь на молчаливую картину – стоявшего надо мной преподавателя.

Я не могла сказать ни слова. Не представляю, что в такой ситуации нужно сделать.

Женщина села за парту напротив лицом ко мне.

– Это правда не ты? – так надрывно спросила она, что у меня язык не повернулся возразить. Но и согласиться я не могла. Я словно окаменела.

– Ты же пришла ко мне, да? – продолжала рвать себе сердце профессор. Заодно рвала и мне.

Наверное, будет хуже, если это затянется. Хоть больно, но это надо быстрее обрубать. Затушить огонь надежды.

Я достала телефон, нашла фото и положила смартфон экраном к женщине.

– Моя мама. У меня ее глаза и папин нос.

Профессор смотрела на телефон долго, но будто сквозь него. А потом накрыла его ладонью, словно не могла видеть.

– Побудь немного ей, пожалуйста, – вдруг попросила она тихо, но в словах была сокрыта такая большая тоска, что у меня язык отказался двигаться.

Женщина не представилась, а мне было неудобно спрашивать, как ее зовут. Что говорить, я не знала, погуглить не могла.

Как лучше вести с себя с тяжело скорбящим человеком? Пойти на его уговоры и притвориться потерей или же сразу оборвать попытки замены на корню?

Мне не хотелось сделать хуже, поэтому я затихла и просто смотрела в глаза женщине, ожидая ее дальнейших действий и слов.

Если что-то будет слишком – я прерву.

Профессор потянулась к моей голове и погладила меня по волосам.

– Как поживаешь?

Мне отвечать? И что ответить? Хорошо? А что, если это только ухудшит ее состояние?

– У тебя все хорошо? – снова спросила женщина, по-матерински нежно заглядывая мне в глаза.

У меня создалось ощущение, что я обманщица, мошенница. Что я втерлась в доверие, прикинулась ее дочерью и будто чего-то добиваюсь. Стало неудобно и колко в чужой шкурке. Не привыкла я, чтобы кто-то, кроме мамы, так на меня смотрел и гладил по голове.

– Ты хорошо питаешься? – Женщина опустила руку с головы на мое плечо, провела вниз до локтя и сжала. – Надеюсь, ты не худеешь?