Книга Призрак пера, страница 23 – Аличе Бассо

Который в самом деле опускает руку вниз.

Без слов достает и кидает на стол передо мной книгу, лежавшую в ящике. Слегка помятый томик в мягкой обложке, который он, судя по всему, читает в обеденный перерыв или когда совсем устает, при этом всегда оставаясь начеку.

Это «Одиночество менеджера» Мануэля Васкеса Монтальбана.

Ох, как сложно сдержаться и не улыбнуться.

– Вам нравится Пепе Карвальо ^[27], – констатирую я.

– Они мне все нравятся, – вздыхает Берганца. – Филип Марлоу, Ниро Вульф, Сэм Спейд, Эркюль Пуаро. Мне нравятся Леонард, Лансдэйл и Элрой; Макбейн, Щербаненко, Малет, Варгас и Хайсмит ^[28]. И, скорее всего, любой другой, кто придет вам в голову. – Он смотрит на меня с видом сбившегося с ног сыщика, которому хочется только бокал виски и пойти домой спать, и я замечаю, что тоже готова подписаться под этим.

В этот раз мне не кажется, и комиссар действительно слегка улыбается в ответ.

– Я должен спросить вас, Сарка. Объясните. Как вы научились этому? Родились такой? Или стали в какой-то момент? И, если да, из-за чего?

– Простите, комиссар, но я не понимаю. «Стала» какой?

– Ну такой. Способной залезать людям в головы. С первой же попытки, даже импровизируя, как сейчас со мной. И не говорите, что это нормально. В этом комиссариате нет ни одного человека, хотя бы отдаленно способного на то, что только что продемонстрировали мне вы, а ведь здесь дедуктивные способности используются для работы. Вы изучали психологию? Криминалистику? Или, как я склонен считать, это что-то вроде врожденной предрасположенности, которую вы просто развиваете всю жизнь?

– Комиссар, – вздыхаю я. – Вы делаете из меня какого-то чудика из цирка уродов.

– Что, неужели вам нечего рассказать? В самом деле? Самое обычное прошлое? Никакой истории из школьной жизни, когда вы, вероятно, уже могли каждому преподавателю сказать то, что он хотел услышать? Братья, сестры, ничего? Никаких сложностей в отношениях с домашними? Гиперответственности? Одиночества? Никакой зависти со стороны друзей или недоверчивости, боязни, что их прочитают как раскрытую книгу? Или юношеского стремления воспользоваться этим вашим даром, чтобы поквитаться с кем-нибудь?

В этот раз я фыркаю, уже не скрываясь, но не раздраженно, чтобы не обидеть. Бесполезно отрицать, комиссар мне действительно нравится, и его настойчивый интерес к моей предполагаемой личной истории тоже льстит. А главное: черт подери. У меня, может, и есть дар от природы, но он – полицейский, десятки лет использующий интуицию каждый день. И дело свое он, очевидно, знает, потому что только что с хирургической точностью задел все, абсолютно все чувствительные эпизоды моей жизни.

Он меня изрядно удивил. «Вот как они все себя чувствуют», – говорю я себе. Но это, конечно же, не значит, что я собираюсь ему потакать и сейчас примусь в подробностях рассказывать слезливые истории, отвечая на все упомянутые вопросы, но факт остается фактом: этот мужчина – чокнутый коп. С ним нужно быть настороже, потому что, если он подловит меня в момент уязвимости, с меня станется рассказать ему также о том разе, когда я утащила слюнявчик Лары, чтобы выплюнуть туда протертый нут.

– Вот вам крест, зуб даю, – решаю закончить разговор я. – Послушайте… я понимаю, что у поклонника детективов может быть соблазн раскопать, узнать предысторию, какие-то откровения, мрачное прошлое, но уверяю вас: я не провидица, не телепат, не из кунсткамеры. И хамелеон радиоактивный меня не кусал. Ничего интересного во мне в самом деле нет, я просто умею делать свою работу.

Берганца, помедлив, кивает. Я его нисколечко не убедила, это очевидно. Но, похоже, он согласился уважать мое желание, точнее, нежелание говорить.

– Вы должны признать, что версия с радиоактивным хамелеоном была очень убедительной, – подводит итог он.

Дальнейший допрос проходит так гладко, что и на допрос не похоже. Прямо хоть сдавай обратно в магазин с требованием вернуть деньги. Комиссар не пытается поставить меня в неловкое положение. Выслушивает все, что мне известно, чуть ли не мнение спрашивает. Будто советуется с равным, а не проверяет невиновность подозреваемой. Нужно будет попросить у Энрико детектив в качестве следующего задания, потому что мне явно необходимо побольше узнать про ведение настоящих расследований, а усвоить что-то я могу, только если это требуется для книги.

Наконец Берганца кивает, показывая, что узнал все, что нужно.

– И вы не спросите, есть ли у меня доступ к другим машинам, кроме моей? – настаиваю я.

Он поднимает на меня вопросительный взгляд.

– К машине побольше, чтобы перевезти Бьянку в багажнике, – отвечаю я. – Может, у меня есть ключи… ну не знаю, родственника, сестры. То же самое и с домом: раз мой в качестве укрытия не годится, вам следовало бы спросить, живут ли мои родители в деревне, или вдруг я унаследовала от дедушки домик в горах Валь-ди-Сузы, или что-то вроде. Нет?

Теперь я знаю его лицо достаточно хорошо, и сразу же могу различить легкий оттенок веселья: моя реакция его позабавила.

– Нет.

– Но стоило бы.

– Возможно. Но мне это не нужно.

– И почему?

– Вы пытаетесь научить меня моей же работе, Сарка? Большинство людей на вашем месте более чем счастливы, если им задают меньше вопросов.

– Мне просто любопытно. Вы выглядите человеком скрупулезным, поэтому у вас должны быть веские причины опустить такие важные вопросы. Разве что вам не нужно ничего спрашивать, потому что каким-то образом, может, благодаря базам данных и перекрестной проверке вы уже знаете, что никакого доступа к другой машине или другому дому у меня нет, ни в горах, ни в других отдаленных местах, и что родственники – последние в списке тех, на кого я могу положиться.

Берганца кивает, будто взвешивая это заявление.

– Мне бы хотелось сказать вам, что наши системы поиска настолько быстрые и эффективные, но нет, я обо всем этом и понятия не имел. – На краткий миг брови у него сходятся к переносице в выражении, которое может означать иронию или огорчение. – Между прочим, это очень грустно. То, что вы не можете положиться на своих родных. Но, поверьте, отвратительное состояние наших систем наблюдения еще печальнее. – Хорошо, это было и огорчение, и ирония. Я действительно начинаю различать выражения лица комиссара.