Онлайн книга «Ведьма по имени Ева»
|
Душа в пустой комнате закрыла глаза и начала вспоминать. Похороны. Дождь. Фабио. В пустой комнате не было ничего. Только воспоминания. *** Когда однажды вновь открылась дверь, она решила, что это пришел он, тот, чьи глаза – пропасть. Но в Пустой комнате вдруг стало так светло, будто вокруг был солнечный день, а над ее головой – ясное голубое небо. Она подняла глаза и увидела знакомое лицо: все такие же немного взъерошенные светлые волосы, бледно-голубые глаза, в которых читалось сожаление и печаль. В руках – длинное черное перо и кожаная книжечка. – Ты все-таки пришел, – произнесла она, глядя на него с улыбкой. – Я ведь обещал, – просто ответил он. – Скажи мне, Пилигрим, сколько я уже здесь? – Твой сын стал старше на десять лет, – ответил он. Она улыбнулась. – Пеллегрино… Какой он теперь? – Он пишет стихи. – Он до сих пор пишет стихи? – душа в пустой комнате рассмеялась: легко и счастливо. – Он будет писать их всю жизнь. И не только стихи. Он будет писать о людях, которые умеют страдать и быть счастливыми. У него очень чуткая душа. Она с мольбой заглянула в ясные глаза Пилигрима. – А как?.. Он покачал головой из стороны в сторону и улыбнулся, не дав ей задать вопрос до конца. – Ты узнаешь. Я обещаю. Выражение ее глаз оставалось грустным. В них было одиночество. Она не могла понять, что означает его обещание. Ведь она была душой, у которой не было пути. Она не может выйти из Пустой комнаты, как же она узнает? А ведь она хотела спросить о Фабио, о Павлике… Но, если ты всего лишь душа в пустой комнате, ты не вправе ждать многого. – Ты можешь приходить сюда, в Пустую комнату? – спросила она. Он покачал головой. – Нет, но сегодня особый день, когда мне дано изменить кое-что. – Что именно? Он посмотрел на нее с нежностью. – Например, развеять одиночество души, у которой больше нет пути. – Значит, ты больше не придешь? – спросила она. Он покачал головой. – Больше не приду. Она кивнула и отвела глаза. – Я кое-что принес тебе, – сказал он. Она повернулась к нему. Пилигрим протягивал ей свою маленькую кожаную книжечку. – Ты, помнится, хотела открыть ее когда-то. Она взяла в руки эту книжечку. Кожаный переплет: потертый и древний. Осторожно открыла обложку и увидела перед собой чистые листы. Стала переворачивать их – один за другим, но желтоватые страницы были по-прежнему пусты. – В ней ничего нет, – сказала она, удивленно подняв на него глаза. Он положил ладонь на раскрытые страницы и сказал: – Просто ты не хочешь видеть. Когда-то ты спросила меня: «Нужно ли людям, чтобы кто-то собирал их исповеди». – А ты сказал, что ответишь мне в другой раз, – вспомнила она. Он медленно убрал руку с раскрытых страниц. – Здесь – ответ. Она опустила глаза… и увидела. На бумаге стали проступать буквы, которые складывались в слова; слова, которые складывались в строки; строки, которые складывались в исповеди. Она перевернула страницу, потом еще одну и еще… Здесь были исповеди на разных языках, длинные – на несколько страниц, короткие – в несколько слов. Каждая исповедь написана своим почерком. Их было очень много. Она все листала и листала, но до конца маленькой книжечки в древнем кожаном переплете было еще очень и очень далеко. Местами ей встречались уже знакомые строки: когда-то она слышала эти исповеди из уст Пилигрима, и каждый раз ей казалось – они о том, что происходило в тот момент с ней. Но это были чужие исповеди, строки из чьих-то давно потерянных во времени жизней. Она листала долго, пока не обнаружила, что видит перед собой чистую страницу. – Эта страница пустая, – сказала она, поднимая глаза на Пилигрима. – Я знаю, – ответил он. – Помнишь, ты как-то усомнилась, что придет момент, когда ты будешь готова к исповеди? Она кивнула. – Ты ответил, что такой момент придет. Он протянул ей длинное черное перо. Она нерешительно взяла его в руки. – Это твоя страница, – сказал он, и в его светло-голубых глазах появилось то, что в последний раз она видела очень и очень давно. Это была надежда. – Я не умею сочинять стихи, – сказала она. Он улыбнулся. – Тебе и не нужно. Моему перу не нужны чернила и не нужны руки поэта. Оно переносит на бумагу исповедь человеческой души. А какой она будет – это зависит только от тебя. Ведь это твоя исповедь. Он отошел и стал чуть в стороне. Наверное, чтобы не мешать ей. Она не знала, какой должна быть исповедь, и не знала, готова ли она к ней. Она держала в руках перо и задумчиво смотрела на пустую страницу. И в какой-то момент подумала: когда-нибудь, может быть, очень нескоро, где-нибудь, где она ни разу не бывала, кто-нибудь, кого ей никогда не узнать, услышит ее исповедь. Может быть, он, как и она сама когда-то, подумает, что это просто стихи. Но это неважно. Главное, что в этот самый момент душа, у которой нет пути, вырвется из Пустой комнаты на волю, и полетит туда, где будет звучать ее исповедь. Пусть это будет очень короткий миг, но главное… главное, что он будет. И тогда она поднесла перо к пустой странице и начала писать: Здесь снова тишина. Здесь нет людей, столетий. Здесь только я, одна, В холодном, мертвом свете. Я не живу – мечусь, И бьюсь я в кровь о стены. Мой жар – слепая грусть, Мой пульс – то крик сирены. Мой ветер взаперти. Он изнутри на волю Как птица улетит. Он ждет, что я позволю. Зачем под сто замков Мою сокрыли душу? Я сброшу сеть оков. Я так хочу наружу! Я отопру замки И вмиг раскину руки. Мои крыла легки… Меня не держат муки. Слепит мой взор звезда. Я расправляю плечи. И вот, уж навсегда, Я улетаю в вечность… |