Книга Три комнаты на Манхэттене, страница 273 – Жорж Сименон

Он протестующе поднял руку.

— Полно, я знаю, что говорю! Я не забываю, когда родилась. Но я дала себе слово никогда не жаловаться. Стоит начать себя жалеть — сразу превратишься в старуху.

С Анжелой ему тоже приходилось прогуливаться по воскресеньям вдоль Марны, в сторону Ланьи. Они для смеху толкали друг друга, а когда вокруг никого не было, охотно падали, обнявшись, в высокую траву. Он помнил, как пахло от Анжелы, помнил ее смех: занимаясь любовью, она часто смеялась.

— А тебе разве не смешно? Не знаю, кто изобрел этот фокус, но ему памятник надо поставить.

Во время долгих поцелуев вкус во рту был воскресный, луговой.

А Маргарита на фотографиях выглядела мечтательной, недоступной и такой хрупкой, что ему хотелось ее защитить. В сущности, он ведь женился на фотографиях, на кабинетном рояле, поблескивавшем в полумраке, на мебели в стиле Луи Филиппа или ампир, на фонтане в сквере и высокой трубе на улице Гласьер. Он должен был сказать «нет». А он оказался настолько простодушен, настолько неотесан, что ничего не понял и сделал ее несчастной.

— Не сходить ли нам в кино?

Он пытался вытащить ее из дому.

— А какой фильм?

— Ковбойский.

— Не выношу драк и стрельбы!

Иногда Буэн водил ее в ресторан. Она недоверчиво озиралась, вытирала свой столовый прибор, обнюхивала еду, прежде чем отведать.

— Приготовлено на маргарине!

Или:

— Не худо бы официанту вымыть руки, прежде чем подавать.

Она жила в своем невидимом мире, который расцвечивала по своему вкусу. А тут ей приходится терпеть рядом мужчину из плоти и крови, шумного, с грузной походкой, с ужасными сигарами и запахом животного. В довершение всего он привел в крепость, которую она так старательно защищала, зверя, и этот зверь скользит вдоль мебели, точь-в-точь хищник, трущийся о прутья клетки, и смотрит на нее пристальным взглядом, не подпуская к себе и не принимая ласки ни от кого, кроме хозяина — своего божества.

Для Жозефа Эмиль Буэн был божеством, и ее это уязвляло.

Буэн ничем ей не пожертвовал, не сделал никакой попытки врасти в ее мир.

Так они и жили по своим углам, и каждого раздражали интонации и жесты другого.

Пожалуй, в конце концов он начал испытывать от этого тайное удовольствие. Дети играют иногда в свою детскую войну. А они вели взрослую войну, еще более увлекательную. Каждый думал о том, что партнер умрет, каждый, более или менее признаваясь себе в этом, желал другому смерти, желал пережить другого.

Маргарита уже избавилась от наиболее явного врага — кота, который самим своим видом бросал вызов клану Дуазов и возмущал все их чувства. Почему бы в один прекрасный день ей не избавиться тем же способом от мужа? Буэн читал в газетах: большая часть отравлений — дело рук женщин. Еще в той статье было сказано, что таких преступлений совершается, очевидно, в десять раз больше, чем нам известно, так как, когда умирает больной или престарелый, домашний врач не глядя подписывает разрешение на предание земле.

Эмиль не то чтобы боялся, но в нем уже поселилось недоверие. Была у него и другая причина отказаться от стряпни Маргариты: он же решил ничем больше не одолжаться ей и делить с ней поровну работу по дому. Раз уж он сам стелет себе постель, колет дрова, топит камин, натирает пол и вытирает пыль, почему бы ему и не стряпать на себя? Не надо будет дважды в день ходить в ресторан.

Он не делит с Маргаритой постель; вот так же ему не хочется делить с ней пищу; кроме того, он не прочь удивить ее, а то и позлить.

В понедельник после обеда он отправился на бульвар Барбес.

— Нет ли у вас буфета, который запирается на ключ?

Кухонный буфет с двумя дверками, белый, лакированный, причем дешевый, из обычной сосны.

— Мы можем установить вам дополнительные замки.

— Только понадежнее, — попросил он. — Не те, какие отпираются при помощи шпильки.

В четверг утром буфет доставили. В тот день Маргарита не пошла проведать попугая, ночью плакала. Вид у нее расстроенный, глаза красные, опухшие. Она изумленно глянула на огромный желтый фургон с крупными черными буквами по бокам, долго маневрировавший, прежде чем заехать в тупик.

Она проводила глазами грузчиков, которые занесли буфет в кухню и осведомились:

— Куда ставить?

Обращались они к ней, но она вышла из кухни, не удостоив их ответом.

— Сюда. Справа от раковины!

— А войдет?

Буфет точно встал на место, присмотренное для него Эмилем.

В тот день Буэн, сделав кучу покупок, вернулся, нагруженный консервными банками, бутылками с растительным маслом и уксусом, всякими кульками. В полдень, пока жена была наверху, приготовил себе второй завтрак: огромный бифштекс, жареную картошку, горошек. Спустившись, Маргарита увидела, что он сидит за столом, и, в свой черед, приготовила себе крошечную порцию еды.

Кухня выходила во двор в два метра шириной, окно упиралось в серую глухую стену. На эту стену они и смотрели за едой, поскольку смотреть друг на друга избегали. Их слуха не достигал шум из тупика, из города — разве что далекое гудение самолета, пролетающего высоко в небе.

Напротив еще не начались работы. По слухам было известно лишь, что жильцам предложено съехать. Одни говорили, что здесь построят школу медицинских сестер, другие — что какую-то контору, гараж по последнему слову техники, дом с первоклассными квартирами… Все это дело рук проклятых Сальнавов, отнявших половину переулка у чересчур доверчивого Себастьена Дуаза. На деньги, вырученные от продажи участка, они собирались дальше расширять кондитерскую фабрику в Иври.

Прошел месяц. Маргарита получила какое-то письмо, содержание которого ее потрясло. Она поспешно оделась и ушла торопливыми шажками. Эмиль был еще одет по-домашнему, поэтому не смог пойти за ней. Он ждал. На ожидание они тратили не меньше времени, чем на слежку: обоим было не по себе, когда они оставались дома одни. В отлучке одного из них другому чудилась угроза, тем более если это случалось не в обычные часы.

Куда ушла Маргарита?

Куда все чаще ходил Буэн часа в четыре пополудни?

Случалось, кто-то из них, не таясь, с невинным видом шел следом за другим.

В этот день возвращение Маргариты оказалось не меньшей неожиданностью, чем вторжение фургона к ним в тупик. Впервые, с тех пор как Буэн с ней познакомился, она приехала на такси. Шофер вышел и помог ей вынести клетку — должно быть, они с трудом затолкали ее в машину; несомненно, это была клетка Коко.

Буэн смотрел на них из окна гостиной. Маргарита сама несла клетку, шофер шел следом; осторожно поставив ношу на тротуар, она достала из сумочки ключ и отперла дверь. Потом расплатилась с шофером, что-то сказала ему — слов Буэн не расслышал, — снова схватила клетку, накрытую всем тем же куском мольтона, и минуту спустя, не глядя на мужа, поставила ее на прежнее место.