Книга «Школа волшебства» и другие истории, страница 20 – Михаэль Андреас Гельмут Энде

– А что, если, – просвистел он, – что, если мы выроем западню? Тогда носорог упадёт в неё и пусть сидит там, пока не почернеет или не исправится.

– Хм, – произнёс лев, – и где же вы собираетесь эту западню устроить?

Геркулес Гупф с воодушевлением потёр лапки и пропищал:

– Ну, естественно, там, где этот субъект каждый день прогуливается. Он ведь раб своих привычек и всегда пользуется одной и той же тропой.

– И сколько времени, – мягко поинтересовался Рихард Рахенрау, – вам потребуется, чтобы подготовить яму, в которую поместится носорог?

Геркулес Гупф наскоро прикинул в уме:

– Дней десять или чуть больше.

Гиена Грей Граузиг снова скептически рассмеялась и воскликнула:

– А тем временем, вы полагаете, Норберт будет спокойно стоять рядом и любоваться на вас? Да он нанижет вас на рог или расплющит в лепёшку. Уж поверьте, он это умеет! В вашу яму он, во всяком случае, не угодит. Не настолько он глуп.

Рихард Рахенрау мрачно улыбнулся и развёл лапами, а Геркулес Гупф в растерянности вернулся к своему семейству.

Затем последовала дюжина других предложений, однако при тщательном рассмотрении всякий раз выяснялось, что ни одно из них нельзя осуществить. В конце концов среди собравшихся воцарилось беспомощное молчание.

Тогда вперёд выступила газель Долорес Иммершой, обвела присутствующих печальными глазами и очень тихо сказала:

– Стало быть, нам остаётся только одно: собрать свои пожитки и перебраться в другое место, где Норберт Накендик не причинит нам вреда.

– Бежать?! – зарычал Рихард Рахенрау и кинул на бедную Долорес такой яростный взгляд, что та чуть было не упала в обморок. – Об этом и речи быть не может!

Не успел он договорить, как вдали послышался странный гул, который стремительно приближался. Фырканье, хрюканье, топот и лязг сливались в ужасный грохот, словно начиналось землетрясение. А затем раздался неистовый рык Норберта Накендика:

– Банда заговорщиков! Вот я вам покажу где раки зимуют! Вы меня что, за глупца держите? Думаете, я не заметил, какие интриги вы плетёте за моей спиной? Только вот бунт надо было устраивать раньше! Сейчас я объясню вам, что значит бросать мне вызов! Сейчас я наведу здесь порядок!

Правда, осуществить эту угрозу Норберт не успел: когда он ворвался в долину, зверей уже и след простыл. И лев, и даже слоны предпочли спешно ретироваться, уступив поле боя более сильному противнику. Носорогу пришлось разнести в мелкие щепки несколько пальм, чтобы хоть на чём-то выместить свою ярость. После чего он, крайне недовольный, тяжёлой походкой отправился домой, снова и снова оглашая залитую лунным светом степь грозным рёвом:

– Горе каждому, кто сюда когда-нибудь явится! Моё терпение лопнуло! Из каждого, кого я здесь застукаю, я сделаю отбивную, из каждого! Зарубите это себе на носу, трусливая шайка заговорщиков!

Эти слова произвели на всех, кто их слышал, неизгладимое впечатление. Никто не сомневался, что носорог приведёт свои угрозы в исполнение. Его можно было обвинить в чём угодно, только не в том, что слово у него расходится с делом.

Многие звери, и в первую очередь те, кто был не способен себя защитить, подумали в этот момент, что газель Долорес была не так уж и неправа, и той же ночью вместе с семьями подались в другие края, подальше от Норберта Накендика. Весть о повальном бегстве быстро распространилась по округе; этому примеру последовали другие звери, и чем больше было беглецов, тем неувереннее чувствовали себя те немногие, кто пока ещё здесь оставался. В конце концов Рихард Рахенрау признался себе, что в одиночку ему всё равно не одолеть свирепого носорога, и однажды ночью с супругой и тремя сыновьями тоже пустился в дальнюю дорогу.

И вскоре в саванне никого больше не осталось. Кроме Норберта Накендика.

И ещё кое-кого.

Этот кое-кто, правда, привык то и дело перемещаться с места на место. Во-первых, потому, что был очень маленький, а во-вторых, потому, что занимался довольно деликатным ремеслом. И хотя каждый зверь охотно прибегал к его услугам, даже упоминать о нём вслух считалось неприличным.

Это был Карлхен Кламмерце, волоклюй, небольшая птица с ярко-красным нахальным носом. Жил он тем, что, разгуливая по спинам и бокам буйволов, слонов и бегемотов, выклёвывал вредных насекомых, крепко засевших в складках их толстой кожи.

Итак, Карлхен Кламмерце никуда не улетел. Он не боялся Норберта Накендика, поскольку был слишком мал и проворен, чтобы тот мог причинить ему вред. Но волоклюю было досадно, что Норберт разогнал всех его пациентов, и поэтому он придумал, как разделаться с носорогом.

Он подлетел к Норберту, уселся на его передний рог, поточил о него свой бесцеремонный клюв и прощебетал:

– Ну, каково чувствовать себя победителем?

Норберт зло скосил на него глаза и хрюкнул:

– Убирайся вон! Я требую относиться ко мне с почтением! Исчезни, и как можно быстрее!

– Не кипятись, остынь, – миролюбиво прощебетал Карлхен. – Теперь ты, стало быть, сам себе царь и бог, Норбертошенька. Ты действительно одержал грандиозную победу. Но, может быть, тебе нужно кое-что ещё?

– У меня и так всё есть, – проворчал Норберт.

– И тем не менее, – сказал Карлхен, – кое-чего тебе, как всякому победителю и властелину, всё-таки не хватает. А именно – памятника.

– Чего-чего? – переспросил Норберт.

– Знаешь ли ты, – продолжал Карлхен, – что тот, кому не поставлен памятник, не может считаться настоящим победителем и властелином? Поэтому повсюду на белом свете таким выдающимся личностям, как ты, воздвигают памятники. Тебе он тоже не помешает.

Норберт тупо уставился в одну точку – как всегда, когда напряжённо думал. Эта пичуга, несомненно, права. Он, Норберт Накендик, – настоящий победитель и властелин, но прежде всего – выдающаяся личность. И теперь он тоже хочет иметь памятник.

– Как же изготовить такую штуку? – спросил он.

Карлхен Кламмерце взъерошил пёрышки.

– Н-да, в твоём случае это действительно проблема, поскольку в саванне, к сожалению, уже не осталось никого, кто мог бы воздвигнуть тебе памятник. Придётся тебе сооружать его самому.

– А как? – заинтересовался Норберт.

– Во-первых, он должен походить на тебя, – объяснил Карлхен, – чтобы все сразу видели, кому этот памятник поставлен. Ты сумеешь вырезать себя из дерева или высечь в камне?