Книга Месс-Менд, или Янки в Петрограде, страница 72 – Мариэтта Шагинян

Сетто прочитал газету и встал с места.

— Жена! — крикнул он прерывающимся голосом. — Жена! Жена! Жена!

Хозяйка «Патрицианы» выбежала на его зов, как была — в кухонном переднике и с помидором в руке.

— Жена! — произнес Сетто торжественным тоном. — Зови зурначей, бей в ладоши, ходи вокруг меня с музыкой, Сетто из Диарбекира большой человек! Он получил свой полный процент: сто на пятьдесят!

А в Миддльтоуне на деревообделочном работа кипит как ни в чем не бывало. Белокурый гигант ловко орудует рубанком, отряхивая с лица капли пота. Фартук его раздувается, стружки взлетают тучей, а голос гиганта весело выводит знакомую песенку:

— Слушай-ка, Джим Доллар, — сказал Микаэль Тингсмастер, остановив рубанок и глядя на меня широкими голубыми глазами, — ты малость прикрасил всю эту историю. Ребята сильно ворчат на тебя, что ты выдал наши секреты раньше времени.

— А разве это худо, Мик? — пробормотал я в ответ. — Мое дело — описывать, а ваше дело — орудовать.

Веселые, знакомые лица обступили нас гурьбой. Тут были сероглазый Лори, солидный Виллингс, длинноносый Нэд. Тут был старичина Сорроу с трубной в зубах; Биск, Том и Ван-Гоп заглянули в мастерскую ради сегодняшнего дня. И даже кой-кто из ребят от обойной фабрики в Биндорфе, наконец-то присоединившейся к союзу, сунули нос в двери.

— Ладно, помалкивай! — заорали они, надавав мне дружеских тумаков. — Прикуси свой бабий язык насчет всего дальнейшего! — и мастерская, как один человек, затянула песенку Мика:

Джим Доллар

Написано в ноябре-январе

1923/1924 года в Петрограде

1. Открываю секрет производства

Прежде всего:

Сердобольные люди должны перестать утверждать: «Да разве Шагинян напишет такую вздорную штуку, как „Месс-Менд“», или: «Ну разве сможет Шагинян сделать такую веселую вещь, как „Месс-Менд“».

Вздорный или веселый, может быть — то и другое, а может — еще и третье в придачу, но «Месс-Менд» изобретен, выдуман и написан только мной и ни одна живая душа, кроме меня, не вписала в него ни единого слова и не принимала в его создании ни малейшего участия, за вычетом трех лиц:

1. Моей дочки, Мирэли.

2. Моей сестры, Лины.

3. Моего мужа, Джима.

Участие их выразилось в следующем:

Дочь Мирэль (тогда пяти лет) потребовала, чтобы в книге непременно была учена я собака.

Отсюда — Бьюти.

Сестра Лина, встревоженная судьбой шотландца Биска, умоляла оставить его в живых.

Отсюда — спасение Биска.

Муж Джим, большой патриот и крестный отец Джима Доллара, возмутился: неужели в книге не будет армянина?

Я ответила: выстави кандидатуру.

Он выставил: «Сетто из Диарбекира».

Отсюда — Сетто из Диарбекира.

Тремя этими уступками и ограничилось допущение чужого творчества в создание «Месс-Менд».

Поэтому:

Когда т. Стеклов, после выхода первой книжки «Месс-Менд», позвонил по телефону заведующему Госиздатом — Н. Л. Мещерякову и попросил его «от души поздравить дорогого Николая Ивановича Бухарина с написанием такой очаровательной и остроумной вещи», — он попал впросак и родил легенду № 1.

Когда за профессорским чайным столом в Москве решили, что «Джим Доллар» написан Алексеем Толстым, Ильей Эренбургом и Бэконом Веруламским, — профессора родили легенду № 2.

Когда коммерческие издатели заподозрили в авторстве «коллектив молодняка» и стали его ловить на перекрестках, — это был впросак № 3.

Как бы то ни было, заявляю о секрете производства во всеуслышание и беру на него патент:

I. «Месс-Менд» написан мной, и только мной.

II. «Месс-Менд» — самая счастливая и самая умная из моих книг.

III. Сердобольных людей прошу больше не беспокоиться.

2. Все началось с елисеевской мебели, лаврового листа и статьи Бухарина

Лучшие книги — те, что пишутся для себя. Писать на заказ — все равно, что кормить грудью чужого ребенка: отдаешь себя, но не передаешь себя. Осенью 1923 года мне посчастливилось написать книгу для собственного удовольствия, без всякой мысли, что она будет когда-нибудь напечатана.

Есть пословица: «лавры спать не дают». Мы ее переделали в эпоху военного коммунизма: лавровый суп спать не дает. Нам выдавали ежемесячно треску и лавровый лист, спички и лавровый лист, клюкву и лавровый лист. Запасы лаврового листа лежали в шкафу, и когда паек уже прекратился, а издатели еще «не начали», суп нередко заправлялся только одними лаврами.

В тот день, о котором я пишу, у нас был лавровый суп. Под тарелкой лежала газета. Глаза наши — подобно куриным клювам — клюют каждое печатное слово, где только оно ни попадется. Отодвинув тарелку, я заметила заманчивый фельетон Бухарина о том, что «недурно бы нам создать своего красного пинкертона», и проклевала его от первого до последнего слова.

Ночью пришла лавровая бессонница. С Морской в комнату шел свет, бегали полосы от автомобилей. Вещи казались шевелящимися. Вокруг моей постели теснились аляповатые предметы из будуара купцов Елисеевых, доставшиеся мне по наследству от военного коммунизма, вместе с квартирой в общежитии «Дома искусств». Здесь были: ширма, часы рококо, кресло с фигурками дубовых обезьянок по углам, гобеленовый диванчик.

Я стала на них смотреть. Сколько рабочих трудилось над этими штуками, чтобы купцы Елисеевы могли в них сесть. А ведь можно было бы сделать их с фокусами. Пружины — пищат, замки — щелкают. Кресла могли бы быть с музыкой, шкафы — со щелчком в нос, с проваливающимися полками, с прищипками. В полусне мир ехидных, наученных, вооруженных вещей обступил меня, выстроился, пошел в поход, — и уже вовсе спящей я увидела большое бородатое лицо, голубые глаза, прямые пушистые брови, трубочку в зубах, — рабочего Мика Тингсмастера, повелителя вещей.