Книга За закрытыми дверями, страница 19 – Майя Гельфанд

Глядя на раскисшие розочки, она с удивлением и печалью думала о том, что ради этой мимолетной мучительной страсти отказалась от возможности устроить свою семейную жизнь. С другой же стороны, у нее был сын, ее главная радость и гордость, который, похоже, обрел отца. Ну, или хотя бы надежду.

Ленечка был горд и счастлив. Впервые в жизни ему удалось сказать заветное слово «отец». Слово это, короткое и емкое, поначалу звучало неловко, как обжигающий удар, но вскоре он привык и произносил его просто, легко, без стеснения. Его страстное желание обрести наконец родителя сбылось. Оно даже ничуть не померкло, когда миф о героической гибели разбился вдребезги о фигуру рыхлого, плюющегося желтой слюной красномордого папаши. Правда, дворовым приятелям пришлось срочно сочинить рассказ о героическом спасении, которое последовало за героической гибелью, но их это совершенно не смутило.

Первым делом отец хотел, чтобы между вновь обретенным сыном и маленькими дочерями создались хорошие отношения, и поэтому Леонид послушно сидел в доме у отца и его новой жены на всех днях рождения и Новых годах. Приносил маленьким сестрам и отцовской супруге самодельные подарки: вышитые Мусечкой салфетки, состряпанные ею же пирожки с мясом и капустой, иногда дарил цветы или цветные мелки. Он выполнял свой долг и чувствовал, как отец в свою очередь выполняет долг по отношению к нему. Вскоре он узнал и о старших детях отца, которые разлетелись, как осколки, по разным уголкам огромной родины.

Когда отец впервые привел его за кулисы театра, там было темно, пахло пылью, краской, потом и старыми вещами. Повсюду шныряли костюмеры, гримеры, рабочие сцены, и между ними ходили, болтали, судорожно повторяли роли, курили, матерились небожители – актеры, на которых юный Ленечка смотрел с восхищением. Они зашли в гримерку, и мальчик, смеясь, примеривал парики и накладные усы. Заглянули в костюмерную, где он тут же влез в чей-то старый костюм. Он разглядывал, трогал, нюхал, восхищался.

– Нравится здесь? – спросил Зингерман, внимательно изучая реакцию мальчика.

– Очень, – не дыша, ответил он.

– Пойдем, я тебе покажу кое-что.

И сложным путем, через черные запутанные лабиринты, которые показались Ленечке бесконечными, он вывел его на сцену. Осторожно, как будто пробуя ногой воду, ступил он на деревянный шершавый пол, когда-то покрытый лаком, а теперь ободранный и поцарапанный. На этой сцене играли лучшие из лучших, здесь ставили Чехова и Гоголя, и вот теперь он, юный Леонид, стоит здесь, перед огромным черным залом, ошарашенный, немного одуревший от свалившегося на него счастья.

– Молодой человек, вы можете исполнить нам что-нибудь? – вдруг послышался голос. Только тут Ленечка увидел, что отец уже успел спуститься в пустой зрительный зал, и рядом с ним собралась компания из нескольких человек. Мальчик не знал их имен, но понял, что они – страшно важные люди, знаменитые артисты.

– Что? – еле прошептал он.

– Что угодно. Поэзию, прозу, декламацию. Что вашей душе угодно.

От всего происходящего Ленечка чувствовал, как голова прошла кругом, сердце застучало яростно, кровь застучала в виски, по телу прошел озноб. Еще чуть-чуть, и он самым позорным образом свалится в обморок!

Нужно было собраться. Нужно было взять себя в руки.

– А танец можно? – пропищал он.

Небожители переглянулись.

– Можно, – разрешили они.

Ленечка нервно сглотнул. Он инстинктивно чувствовал, что не имеет права упустить этот шанс. На него смотрят лучшие артисты города, а может, и целой страны, а потому он должен, просто обязан произвести на них должное впечатление!

Вдруг он услышал странный, жутко громкий звук, как будто кто-то бил молотком о стену. Он осмотрелся в поисках нарушителя спокойствия, но никого не было: черные недра театра зияли пустотой, и лишь легкое покашливание из зала намекало на то, что его ждут. Но стук продолжался, он нарастал, становился все сильнее, все невыносимее… И он понял: это стучало его сердце, так яростно, что он был уверен – звук идет снаружи. Леня усилием воли остановил это биение. Он глубоко вздохнул, почувствовал, как выпрямилась спина, напружинились ноги, голова непроизвольно потянулась вверх…

И начал – плавным неторопливым движением приподнял невидимую юбку, тряхнул невидимой связкой монет на шее, взмахнул невидимой шевелюрой, вдохнул воздух полной грудью и пошел в пляс – так, как учила его сумасшедшая Людоедка, к тому моменту уже три года как покоившаяся на городском кладбище. Он кружил по деревянному полу, поднимая вполне ощутимую мелкую пыль. Он не видел ничего, кроме частиц, которые кружились в свете прожекторов и, как крохотные прозрачные снежинки, медленно оседали на пол. Он вертелся в танце в такт музыке, которая звучала только в его голове, слышал тягучие разливы аккордеона в руках старухи, стук ее ноги, отбивающей такт. Он видел, как она довольно улыбается ему, и во рту ее торжественно поблескивает железный зуб, в глазах – гордость и удовлетворение. Вот он, ее лучший ученик, ее сокровище! Откопав его среди навоза, можно ложиться в могилу с чистой совестью.

Наконец он картинно упал на колени, закинув голову и замерев вместе с последним, только ему слышным звуком. Через несколько мгновений послышались хлопки, потом еще, потом еще больше, пока обалдевший Ленечка совсем не потерялся в овациях.

– Талант! – сообщил один из небожителей отцу, у которого на глазах стояли слезы. – Настоящий, неподдельный талант. Бриллиант! Смотри, как блестит!

Да он и сам знал, старый Зингерман, повидавший на своем веку столько бездарностей, как сверкает талант. И ему не нужно было лишних слов, чтобы разглядеть его в собственном сыне, о существовании которого он не вспоминал столько долгих лет.

С Моисеем Иосичем Ленечка теперь почти не общался. Во-первых, у него появился настоящий, собственный отец. Во-вторых, частушки и байки старика перестали его интересовать. Ну а в-третьих, произошел неприятный инцидент, который навсегда расстроил их отношения.

Это случилось спустя несколько месяцев, когда Ленечке исполнилось тринадцать. Моисей Иосич по старой дружбе принес ему подарок – настоящую губную гармошку, которую сделал сам. Ленечка был рад, он мечтал о ней давно. Потом, по своему обыкновению заговорщицки мигнув, Моисей Иосич шепнул:

– Приходи сегодня вечером. Покажу что-то.

И вечером они снова, как и несколько лет назад, пошли в чужой двор неподалеку, где по-прежнему отливала черным блеском вода в бассейне и, как и в прошлый раз, собрались мужчины. Некоторых, из тех, кто был в прошлый раз, уже не было в живых, их место заняли другие, помоложе.

– Сегодня очень важный день для любого еврея, – начал было Моисей Иосич. – Сегодня ты впервые будешь читать Тору вместе с мужчинами. Ты станешь взрослым.

Взрослым Ленечка, конечно, стать хотел. Особенно учитывая, что по информации, которую он почерпнул из главного источника – школьного двора, взрослая жизнь таила в себе множество запретных удовольствий. Но она совершенно не подразумевала эти дурацкие религиозные ритуалы, которые категорически не совпадали с его пионерскими убеждениями.