Книга Маршал, страница 37 – Канта Ибрагимов

Тота уже было зажёгся, да вдруг резко зазвонил телефон.

– Это вы, гражданин Болотаев? – сухой женский голос. – Я начальник бюро пропусков. На вас неправильно оформили анкету посетителя.

– Э-э, что неправильно?

– Вам надо вернуться на КПП.

– Так я уже был там.

– Это исправительно-трудовая колония строгого режима, – ещё выше и жёстче женский голос, словно она не по телефону, а в окно кричит. – Порядок здесь устанавливаем мы. Я сейчас пришлю наряд.

– Э-э, постойте… – от напора Болотаев смутился, с надеждой глянул на Даду, а она известным жестом намекнула – «бабки». – Секундочку, пожалуйста, – сказал Тота в трубку, прикрыл её рукой и шёпотом спросил у Дады: – Сколько предложить?

– А вы сколько дали?

– Я ничего не давал. По большому блату.

– А, – выдала Дада. – Эта старая выдра без мзды никого отсюда не выпускает.

– Сколько? – повысил голос гость.

– Ставка – десять… долларов. Можно и пять.

– Понял, – повеселел Болотаев. – Товарищ начальник, – в трубку говорит он, – предлагаю на выходе – пятьдесят.

– Пятьдесят чего? Деревянных?

– Зелёных.

– Ой! Да вы что?! Иного я от вас и не ожидала. Только для порядка я сейчас подойду.

– Конечно, конечно, – даёт согласие гость, а начальница бюро пропусков говорит:

– Только у меня по анкете всё же пара вопросов… Вы родились в Алма-Ате? Ваш отец – Болотаев Ала, многократно судим, ликвидирован при попытке к бегству.

– О чём вы говорите? – вскипел Болотаев. – К чему это сейчас?

– Да так, – чеканный тон. – Просто судьба вашего отца и отца Иноземцевой одинаковы.

Пауза. Тишина. Только Тота тяжело задышал, словно и его на расстрел привели.

– А откуда вы всё это знаете? – спросил он жёстко.

– Служба такая – Родину защищать!

– Ну, раз так, то я тоже кое-что знаю и скажу, как сын пострадавшего от этой службы… Ранее я погорячился, а ваша ставка – не пятьдесят, а всего пять, но не той родины, которую вы якобы защищаете, а Америки… То есть пять долларов США. Но учитывая, что нас здесь двое, я вновь расщедрюсь и подам вам десять долларов США, в рублях.

– М-да! Дерзите? Думаете советской власти нет?

– Я ничего не думаю, – перебил её Болотаев. – И не намерен более вас выслушивать. Буду общаться только с начальником. Простите. – Он бросил трубку. Глянул с каким-то раздражением на Даду. А та ещё у входа стоит в неопределенности; исподлобья, как бы изучающе, смотрит на Тоту, словно видит впервые.

– Что? – уже без ласки обратился к ней Тота. – Теперь получишь по полной программе?

– Давно получила, – слабо улыбнулась она. – А от вас такого не ожидала. – Она ещё что-то хотела сказать, тут вновь резкие, протяжные звонки.

Оба долго смотрели на взбесившийся аппарат.

– Слушаю! – поднял Тота трубку.

– Бюро пропусков, – уже иной, моложавый женский голос. – Гражданин Болотаев. Вы не заполнили наиважнейший пункт анкеты посетителя.

– Какой?

– Кем вам приходится заключённая Иноземцева?

– Э-э, это так важно? – задумчиво сказал Тота, отворачиваясь от заключённой.

Он боковым зрением заметил, как Дада осторожно опустилась на краешек табурета; повинно, очень низко склонила голову, словно хотела укрыться. А из трубки игривый голос:

– Можем предложить варианты.

– Вариант один – жена! – крикнул Болотаев. – Законная жена! – бросил он трубку. В какой-то задумчивой прострации застыл. Тишина, а потом хилые всхлипы осуждённой.

– Нужен мулла, – не оборачиваясь, выдал Тота. – Вариант есть?

– Это на воле – всё дефицит, – отвечает Дада. – А тут были бы деньги – всё есть.

– Да ты что?! – воскликнул Болотаев. – Сколько? Как? – Он с задором развернулся на каблуках. А Дада умилённо снизу вверх смотрит. Вся в слезах.

– Я приняла ислам – как спасение… Тут мужская колония. Есть татарин – мулла, мой учитель.

– Во дела… И как?

– Позовите дежурного… Любой каприз – сто долларов.

– А если тысячу? – предложил Тота.

– Тогда они меня выпустят, – улыбнулась Дада.

…Лозунг Финакадемии, где учился Болотаев, гласил: «Деньги решают всё! Всё решают большие деньги!»

Конечно, Даду не выпустили – этот вопрос и не ставился, а вот муллу доставили. Это был очень маленький, слабенький, на вид добродушный старичок; так что Болотаев не удержался и спросил:

– А вас-то за что посадили?

– В СССР Коран читать, учить, пропагандировать запрещено.

– Так, Советского Союза давно нет, – засмеялся Тота.

– Э-э, молодой человек, – говорит мулла. – Советов нет. А большевики ведь остались. Кругом.

…Где-то в полдень, когда они наконец-то остались одни, Болотаев повалился на кровать, а Дада, укрывая его, говорила:

– Поспите. Отдохните. У вас такой усталый вид.

К вечеру она стала будить его:

– Вы опоздаете на поезд.

Тота сладко потянулся, открыл глаза:

– Как ты преобразилась, – удивился он.

– Вы опоздаете на поезд.

– Поезд подождет, – был ответ.

Когда внезапно вновь зазвонил телефон, они спали.

– Гражданин Болотаев. Капитан Скворцов. Через тридцать минут явится наряд за осужденной.

– Что?! – удивился Тота. – Трое суток прошло?

– Так точно!

– А можно ещё сутки?

– Никак нет… Вы можете покинуть территорию до прихода наряда или после.

– После, – сказал Болотаев и, несмотря на то что в трубке ещё что-то говорили, бросил её. Он хотел о многом расспросить Даду, поговорить с ней, а он трое суток проспал, точнее, отсыпался. А теперь за оставшиеся полчаса о чем спросишь? Хотя нужно было и время ещё было, но он не мог. Так они почти молча досидели, и даже когда наряд явился, Тота ещё как бы пребывал в прострации, и единственно, что он сказал:

– Продукты забери, – протянул Даде полный пакет.

– Не положено, – строго сказал капитан, и тут Болотаев словно проснулся. Валюта кончилась. Теперь он достал пачку российских денег и, не считая, половину пачки молча сунул в карман офицера.

– Вы что, как вы смеете? – возмутился капитан, вынул рубли из кармана с явным намерением швырнуть на стол, но, оценив пачку взглядом и на вес, он аккуратно засунул обратно в карман и, глядя в никуда, произнес:

– Деревянные, но тоже подспорье… Ефрейтор, возьми пакет.