Книга Кража в Венеции, страница 9 – Донна Леон

– И кто же из Морозини-Альбани передал вам книги?

– Контесса, – последовал ответ.

Как многие чужаки (а любой, кто не родился в Венеции, для местных жителей чужак), графиня Морозини-Альбани решила стать еще большей венецианкой, чем сами венецианцы. Ее покойный супруг состоял в Club dei Nobili ^[28], куда ходил курить сигары, читать Il Giornale ^[29] и ворчать по поводу того, что достойных людей в нынешние времена недостаточно уважают. Контесса, со своей стороны, вступила во множество комитетов по спасению того и этого, по защите такой-то достопримечательности и такого-то культурного объекта, неизменно посещала премьеры в театре La Fenice и постоянно писала гневные письма в Il Gazzettino. Чтобы это семейство пожертвовало хоть что-то, тем паче очень ценные книги? Брунетти не мог в это поверить, как ни старался. Морозини-Альбани были (по крайней мере, до этого момента он считал их таковыми) хранителями собственных богатств, но не благодетелями. А комиссар за свою жизнь видел очень мало примеров, когда человеческая натура изменялась.

«Но ведь контесса, в конце концов, сицилийка, – сказал он себе. – А они славятся расточительностью, в плохом и хорошем смысле этого слова». Дети графа от первого брака, по слухам, были никчемными и пустоголовыми; возможно, именно это подвигло графиню раздать свое имущество, прежде чем оно попало им в лапы. Контесса Фальер наверняка знает об этом больше…

– Вы можете предсказать, какой будет реакция графини?

Дотторесса Фаббиани скрестила руки на груди и оперлась спиной о подоконник, выпрямив ноги и прижав их друг к другу, – перед Брунетти снова была береговая птица.

– Думаю, это зависит от того, насколько нерадивыми мы будем выглядеть в этой ситуации.

– Мое предположение: Никерсон – профессионал, работает по заказу. – Комиссар сказал это, давая понять, что нерадивость вряд ли была ключевым фактором. – Коллекционер, которому нужна конкретная вещь, нанимает его, и похититель доставляет требуемое.

Директриса фыркнула:

– Спасибо, что не сказали «добывает».

– Ну, полагаю, это было бы слишком, – сказал Брунетти, – учитывая то, кем я работаю. – Он позволил себе улыбнуться. – Контесса дает библиотеке и деньги? – спросил он, не утруждая себя упоминанием имени графини.

– Сто тысяч евро в год.

Морозини-Альбани? Когда Брунетти оправился от изумления настолько, что снова смог говорить, он спросил:

– И насколько это важно для вас?

– Мы ежегодно получаем что-то из городской казны, и от региона, и от центральных властей, но этих денег хватает лишь на текущие расходы. А средства спонсоров идут на приобретение и реставрацию фолиантов.

– Вы сказали, что контесса передала библиотеке книги. Их было много?

Директриса отвернулась, словно ее задел этот вопрос, но не нашла ничего подходящего для разглядывания и снова посмотрела на Брунетти.

– Да, это было очень щедрое пожертвование. Уверена, за ним стояла именно графиня. Ее супруг был… Морозини-Альбани.

После паузы она добавила:

– Контесса пообещала передать нам всю свою библиотеку. – Дотторесса немного помолчала и продолжила почти шепотом: – Ее семья была в числе первых покровителей Альда Мануция ^[30].

Она хотела сказать что-то еще, но осеклась. Суеверие? Если раньше времени расскажешь о чем-то, это не произойдет и библиотека лишится множества ценнейших фолиантов, выпущенных в свет величайшим книгопечатником в городе, славившемся своими издательствами и типографиями…

Во времена, когда Брунетти был еще нерадивым школьником и не хотел по утрам вставать с постели, мать обычно говорила, что новый день наверняка приготовил для него приятный сюрприз. Конечно, она не имела в виду столь щедрых подарков, какой собирались преподнести библиотеке Мерула Морозини-Альбани, но в целом оказалась права.

– Не тревожьтесь, дотторесса. Я никому об этом не расскажу.

Она с облегчением выдохнула.

– У них весьма обширная… коллекция. – И она решила пояснить, что имела в виду, когда упомянула о покойном графе: – Контесса – единственный человек в этой семье, который понимает реальную ценность таких книг и дорожит ими. Понятия не имею, где она почерпнула эти знания – у меня так и не хватило смелости спросить ее об этом, – но она очень много знает о старинных изданиях, и о книгопечатании, и о консервации книг.

Директриса развела руками, желая показать широту талантов контессы, и ненадолго умолкла, словно прикидывая, стоит ли продолжать.

– Я не раз спрашивала у нее совета, когда речь шла о сохранении книги. – И с воодушевлением, которое комиссар нередко замечал у истинных ученых, добавила: – У контессы настоящий дар. Она чувствует книгу!

– Чувствует? – переспросил он.

Дотторесса Фаббиани улыбнулась.

– Пожалуй, «любит» – более подходящее слово. Как я уже сказала, она обещала передать нам свою библиотеку.

– Обещала?

Женщина окинула взглядом комнату.

– Но после всего этого, – произнесла она таким тоном, словно вандалы только что ее покинули, оставив после себя пустоту и разорение, – контесса уже не сможет нам доверять.

– Разве не могло произойти то же самое у нее дома?

– Вы имеете в виду мошенничество, обман?

– Да, – ответил Брунетти.

– Не могу представить, чтобы ее можно было ввести в заблуждение. О чем бы ни шла речь, – сказала директриса.

Брунетти улыбнулся, давая понять, что это замечание его позабавило, и ничуть не покривил душой: более того, эти слова так или иначе отражали его собственное мнение о графине Морозини-Альбани. Но, подумав немного, он понял, что таким образом дотторесса Фаббиани выразила искреннее восхищение суровостью контессы – это первое, что приходило в голову, когда комиссар пытался подобрать эпитет, чтобы описать ее характер. И хотя за много лет он лично встречался с контессой всего пять или шесть раз, Паола с матерью так часто упоминали о ней в разговоре, что у Брунетти сложилось впечатление о ней как о женщине, у которой на все есть собственное мнение и которая – этим качеством он всегда восхищался! – если и ненавидит, то от души. Более того, свою враждебность она весьма либерально делила между Церковью и государством, между левыми и правыми. Паола обожала контессу, теща Брунетти, контесса Фальер, считала ее своей близкой подругой, что лишний раз подтверждало свойственную женщинам демократичность.

– Дотторесса, хочу поделиться с вами некоторыми соображениями, – сказал комиссар, переключая внимание собеседницы, да и свое собственное, на текущую проблему.