Книга Время уходить, страница 32 – Джоди Пиколт

– Теперь я тебя внимательно слушаю, – говорит он.

Список моих воспоминаний о матери постыдно краток.

Во-первых, эпизод, когда она кормит меня сахарной ватой: «Iswidi. Uswidi».

Во-вторых, разговор с отцом о вечной любви.

Есть еще одна картинка: мама смеется, когда Маура, протянув хобот через изгородь, распускает ее завязанные в хвост волосы. Они рыжие. Не золотистые и не апельсиновые, но такого цвета, словно бы человек горит изнутри.

Ладно, допустим, я помню этот момент, потому что видела сделанный кем-то снимок. Но запах ее волос – как коричный сахар – это реальное воспоминание, не имеющее ничего общего с фотографией. Иногда, когда я сильно скучаю по маме, то ем сладкую булочку с корицей, просто чтобы закрыть глаза и вдохнуть этот аромат.

Голос у моей матери, когда она расстраивалась, дрожал, как марево над асфальтом в жаркий день. Она обнимала меня и говорила, что все будет хорошо, хотя плакать собиралась вовсе не я.

Иногда я просыпалась среди ночи и видела, что она сидит и смотрит на меня.

Она не носила колец. Но у нее была подвеска, которую она никогда не снимала.

Мама имела привычку петь в душе.

Возила меня с собой на квадроцикле посмотреть слонов, хотя отец считал, что ребенку опасно находиться внутри вольеров. Я сидела у нее на коленях, а она наклонялась и шептала мне на ухо: «Это будет наш с тобой секрет».

У нас были одинаковые розовые кроссовки.

Она умела складывать слоника из долларовой банкноты.

Мама никогда не читала мне на ночь сказки, а вместо этого рассказывала всякие истории: про слона, который вытащил из грязи детеныша носорога; про маленькую девочку, лучшим другом которой был слоненок-сирота. Девочка выросла и уехала из родного дома, чтобы учиться в университете, а когда вернулась через несколько лет, слоненок, теперь уже взрослый слон, обвил ее хоботом и прижал к себе.

Я помню, как мама рисовала гигантские скрипичные ключи слоновьих ушей, которые затем помечала засечками или точками, что помогало ей различать животных. Она описывала поведение слонов: «Сирах протягивает хобот и снимает пластиковый пакет с бивня Лилли; учитывая, что обычно с помощью бивней переносят предметы растительного происхождения, это действие предполагает осознание чужеродности объекта и его последующее совместное устранение…» Даже таким слабым проявлениям эмпатии давалось строгое научное объяснение. Только так можно было добиться серьезного отношения к себе как к исследователю: не очеловечивать слонов, но изучать их поведение с максимальной объективностью, поверять гипотезы практикой и лишь затем трактовать факты.

Я же сейчас рассматриваю воспоминания о матери и на основании этого делаю предположения относительно ее поведения: то есть демонстрирую абсолютно ненаучный подход к проблеме.

Невольно задаюсь вопросом: не была бы мама разочарована, если бы увидела меня сейчас?

Верджил вертит в руках мамин бумажник, такой потрепанный, что кожа начинает рассыпаться под пальцами. Я вижу это, и у меня сжимается сердце, как будто я снова теряю ее.

– Это необязательно свидетельство того, что твоя мать стала жертвой какой-то подставы, – говорит детектив. – Она могла потерять бумажник в ту ночь. Или спрятать его сама.

Я складываю руки на столе:

– Слушайте, что за ерунда? Ведь для этого нужно было залезть на дерево, а, согласитесь, подобное довольно трудно проделать, когда лежишь без сознания.

– Хотя… если она собиралась скрыться, то логичнее было бы не прятать бумажник, а, наоборот, оставить его на самом виду.

– Может, по-вашему, она сама себя долбанула камнем по голове? К чему такие сложности? Если мама и правда хотела исчезнуть, то почему просто не сбежала?

Верджил мнется:

– Могли быть особые обстоятельства.

– Какие?

– Не одна твоя мать пострадала той ночью, ты же знаешь.

Тут до меня вдруг доходит, к чему он клонит: моя мать, возможно, пыталась выставить себя жертвой, хотя на самом деле была преступницей. У меня аж во рту пересыхает. Кем я только не считала маму за последние десять лет, но убийцей – никогда.

– Если вы и правда подозревали мою маму, то почему не преследовали ее, когда она исчезла?

Детектив открывает рот и… снова закрывает его, не издав ни звука.

«Ага, – мысленно торжествую я, – крыть тебе нечем».

– Смерть смотрительницы признали несчастным случаем, – говорит наконец Верджил. – Но мы нашли там рыжий волос.

– Да уж, улика хоть куда. Можно подумать, что во всем Буне одна лишь моя мать была рыжей.

– Но этот волос был обнаружен внутри мешка с трупом.

– Не морочьте мне голову. Я смотрю сериал «Закон и порядок» и прекрасно знаю, что никакая это не улика. Это всего лишь свидетельство того, что две женщины общались. Они, вообще-то, работали вместе и могли контактировать по десять раз на дню.

– Или это может означать, что волос попал на тело погибшей во время ссоры.

– От чего умерла Невви? – строго спрашиваю я. – В заключении патологоанатома сказано, что ее убили?

Верджил качает головой:

– Нет, он признал ее гибель смертью от несчастного случая вследствие травмирования тяжелым тупым предметом: судя по всему, женщину затоптал слон.

– Вряд ли мою мать можно перепутать со слоном. Я мало что о ней помню, но она определенно не весила пять тысяч фунтов. Поэтому давайте-ка я лучше подброшу вам другую версию. Что, если Невви напала на нее? А один из слонов увидел это и отомстил?

– А что, разве они на такое способны?

Я не была уверена на сто процентов, но помнила все, что читала в дневниках матери о слонах, затаивших обиду и способных годами выжидать момент, чтобы отплатить тому, кто причинил боль им или их близким.

– Кроме того, – продолжает Верджил, – ты недавно упоминала, что мать оставляла тебя с Невви. Она не доверила бы своего ребенка женщине, которую считала опасной.

– Сомневаюсь, что мама позволила бы Невви нянчить меня, если бы хотела ее прикончить, – возражаю я. – Моя мать не убийца. Это уже вообще ни в какие ворота не лезет. Тоже мне, улика! Да там шныряли десятки копов; один из них вполне мог быть рыжим. Вы же не знаете точно, что тот волос принадлежал моей матери.

Верджил согласно кивает, а потом говорит:

– Но я знаю, как это можно выяснить.

Есть у меня еще одно воспоминание: мы трое находимся дома, и родители ссорятся.

«Как ты могла такое допустить?! – обвиняющим тоном спрашивает отец. – Только о себе и думаешь».

Я устроилась на полу и тихонько плачу, но меня, похоже, никто не замечает. А я боюсь лишний раз привлекать к себе внимание, поскольку весь этот сыр-бор разгорелся из-за меня. Вместо того чтобы спокойно сидеть на одеяле и играть в игрушки, принесенные мамой в вольер со слонами, я погналась за красивой желтой бабочкой. Мама стояла спиной ко мне и записывала результаты наблюдений. Тут подъехал отец, увидел меня, направлявшуюся к холму, куда летела бабочка и где, так уж случилось, стояли слоны.