Книга Тень и Коготь, страница 113 – Джин Вулф

Заключенные один за другим шли назад, бережно держа на локте небольшие ковриги хлеба. К тому времени, как я дошел до дверей, толпа поредела, и я сумел разглядеть, что двери отворены. За дверьми, в коридоре, стоял на страже серебристой тележки служитель в крахмальном колпаке из белой кисеи. Заключенные, выходя за порог аванзалы, обступали его кольцом, и я, последовав их примеру, ненадолго почувствовал себя свободным.

Однако сия иллюзия вскоре развеялась в прах. В обоих концах коридора, преграждая путь дальше, стояли гастаты, а еще двое загородили скрещенными копьями двери в Кладезь Зеленых Курантов.

Кто-то коснулся моего локтя. Обернувшись, я обнаружил рядом седовласую Никарету.

– Непременно возьми что-нибудь, – сказала она. – Если не для себя, то для друга. Не бывало еще такого, чтоб еды хватило на всех.

Кивком поблагодарив ее, я через головы нескольких человек дотянулся до тележки и сумел ухватить пару липких ковриг.

– А часто ли нас кормят?

– Дважды в день. Вчера вас привели вскоре после второго раза. Все мы стараемся лишку не брать, но еды все равно недостаточно.

– Да это же сладкие булки, – сказал я, слизнув с кончиков пальцев сахарную глазурь, приправленную лимоном с мускатным орехом и имбирем.

Старуха кивнула.

– Как всегда, – подтвердила она, – хотя пекут их день ото дня по-разному. Вон там, в серебряном кофейнике, кофе, а на нижнем ярусе тележки можно взять кружку. Большинство тех, кто здесь заточен, кофе не любят, а потому и не пьют. По-моему, некоторые даже не знают, что это такое.

Сладкие булки разобрали, и заключенные, кроме нас с Никаретой, вновь удалились в подземелье с низкими потолками. Я, взяв с нижнего яруса тележки кружку, наполнил ее из кофейника. Кофе оказался весьма и весьма крепким, горячим, черным, как деготь, и щедро, до густоты, сдобренным медом с нотками чабреца.

– Разве ты не собираешься пить его?

– Ионе хочу отнести. Они не станут возражать, если я чашку с собой возьму?

– Вряд ли, – ответила Никарета, однако тут же едва заметно указала кивком на солдат.

Гастаты взяли копья на изготовку; пламя на остриях запылало ярче. Мы с Никаретой вернулись в аванзалу, и двери захлопнулись за нашими спинами, едва мы переступили порог.

Напомнив Никарете о том, что накануне она говорила, будто находится здесь по собственной воле, я спросил, известно ли ей, отчего заключенных балуют сдобными булками и кофе с далекого юга.

– Ты же сам знаешь, – отвечала она, – я по голосу слышу.

– Нет. Вот Иона, думаю, знает.

– Может, и знает. А все потому, что эта тюрьма якобы вовсе и не тюрьма. С давних пор – полагаю, так повелось еще до воцарения Имара, – Автарх, согласно обычаю, судит всякого, обвиненного в преступлении, совершенном в пределах Обители Абсолюта, сам, лично. Возможно, прежним автархам казалось, будто, разбирая подобные казусы, они будут лучше осведомлены о зреющих против них заговорах. А может быть, они просто надеялись, справедливо судя людей из ближайшего своего окружения, посрамить ненавистников и вырвать ядовитые зубы человеческой зависти. Так ли, иначе, с делами важными разбираются без промедления, а вот обвиняемых в преступлениях невеликой серьезности отправляют сюда, дожидаться…

Буквально минуту назад захлопнувшиеся за нами, двери вновь отворились, и внутрь втолкнули оборванного коротышку с щербатым ртом. Упав, распростершись по полу, он живо поднялся и бросился к моим ногам. То был Гефор.

Заключенные в точности так же, как к нам с Ионой, бросились к нему, подняли, столпились вокруг, наперебой, во весь голос расспрашивая его кто о чем. Вскоре Никарета при помощи Ломера отогнала их и попросила Гефора назваться. Гефор смял в руках шляпу (совсем как в то утро, когда отыскал меня после ночевки у Ктесифонского перекрестка) и заговорил:

– Я – раб моего г-г-господина, избороздивший сотни морей и к-к-карт истрепавший без счета, насквозь пропитавшийся п-п-пылью дорог, дважды покинутый, а по п-п‐прозванью – Гефор!

Все это время он не отрываясь смотрел на меня с безумным блеском в глазах, точно одна из безволосых крыс шатлены Лейлы – тех, что начинают вертеться юлой, кусая собственный хвост, если хлопнуть в ладоши.

Охваченный неописуемым отвращением пополам с нарастающим беспокойством об Ионе, я поспешил вернуться туда, где мы провели ночь. Стоило мне сесть рядом с Ионой, образ трясущейся серокожей крысы, маячивший перед глазами, словно бы вспомнил, что он – всего-навсего образ, похищенный из памяти покойной Теклы, и, замерцав, подернувшись рябью, угас, подобно «рыбке» Домнины.

– Что стряслось? – спросил Иона, вроде бы чуть-чуть окрепший.

– Мысли покоя не дают.

– Плохо дело, особенно для палача. Одна радость – я в этом не одинок.

Я положил сладкие булки ему на колени, а кружку поставил поближе к руке.

– Кофе. По-городскому, без перца. Тебе ведь такой и нравится?

Иона, кивнул, поднес кружку к губам.

– А тебе?

– Я свой на месте выпил. Ешь булки – на удивление хороши.

Иона послушно впился зубами в булку.

– Мне край как нужно с кем-нибудь поговорить, а кроме тебя, и не с кем, пусть даже ты после решишь, будто я – настоящее чудовище. Впрочем, ты, друг мой Севериан, тоже чудовище, можешь не сомневаться. Ибо зарабатываешь хлеб насущный тем, чем обычно занимаются только ради забавы.

– А ты, мой чудовищный друг, металлом изрядно залатан, – парировал я. – И речь не только о ладони. Мне давно все известно. Ешь булки, кофе пей. Думаю, в следующий раз нас покормят не раньше, чем страж через восемь.

– Разбились мы при посадке. На Урд прошло столько времени, что к нашему возвращению не сохранилось ни единого подходящего порта, не говоря уж о доках. Так я остался и без руки, и, можно сказать, без лица. Товарищи по команде починили меня, как сумели, но запчастей не хватило. Под рукой оказался только… биологический материал.

Стальной рукой, которую я все это время считал немногим сложнее крюка, Иона подцепил другую руку, руку из плоти и кости, словно комок какой-нибудь мерзости, с тем чтоб избавиться от него поскорей.

– У тебя жар. Хлыст нанес тебе серьезную рану, но ничего. Скоро все заживет, а там мы выберемся отсюда и найдем Иоленту.

Иона кивнул.

– Помнишь, как мы выходили из-под свода Врат Скорби во всей этой сумятице, а она повернула голову так, что солнце осветило одну из щек?

Я ответил, что помню.

– Прежде я никогда не любил. Никогда никого не любил с тех самых пор, как наша команда распалась, разбрелась кто куда.

– Если есть больше не можешь, тебе непременно нужно отдохнуть.

– Севериан…

С этим Иона снова схватил меня за плечо, но на сей раз другой, стальной рукой – сильной, твердой, как клещи.