Книга Колыбельная, страница 36 – Чак Паланик

Мона подцепляет ее пинцетом и вытирает о полотенце. Подносит поближе к глазам, морщится и говорит:

— Не хочешь мне рассказать, что происходит?

Она протыкает очередной волдырь, и наружу — в гное и крови — вываливается купол-луковица от мечети. Пинцетом Мона вынимает у меня из ноги крошечную обеденную тарелку. Тарелка расписана по ободку красными розами.

Снаружи доносится пожарная сирена.

Очередной волдырь — и на полотенце падает фронтон здания банка эпохи какого-то из Георгов.

Из следующего волдыря извлекается часть университетской крыши.

Я весь в поту. Глубоко дышу. Сжимаю влажные простыни и скриплю зубами. Я смотрю в потолок и говорю, что модели трагически погибают. Кто-то их убивает.

Доставая кусок пластмассовой арматуры, Мона говорит:

— Топчет их ногами?

Я уточняю: Фоотомодели. Манекенщицы.

Иголка вонзается мне в стопу. Выуживает телевизионную антенну. Пинцет подцепляет горгулью. Потом — крошечную черепицу, ставни, шиферную плиту, кусок водосточной трубы.

Мона приподнимает за край вонючее полотенце и складывает его вдвое, чистой стороной вверх. Льет мне на ногу еще спирту.

Снаружи ревет еще одна пожарная сирена. По шторам проходит отсвет от красной и синей мигалки.

А я не могу вздохнуть — так болит нога.

Нам нужно, говорю я. Мне нужно... нам нужно...

Нам нужно вернуться домой, говорю на одном дыхании. Если все так, как я думаю, то мне надо остановить человека, который использует баюльную песню.

Мона вынимает пинцетом синий пластмассовый ставень и кладет его на полотенце. Потом — кусок занавески из спальни и желтую занавеску из детской. Потом — фрагмент частокола. Она опять поливает мне ногу спиртом, и на этот раз он стекает на полотенце чистым, без крови и гноя. Мона зажимает пальцами нос.

Снаружи снова — сирены пожарных, и Мона говорит:

— Ты не против, если я включу телевизор? Интересно же, что происходи г.

Я смотрю в потолок, стиснув зубы, и говорю: нельзя... нельзя...

Сейчас, когда мы одни, я говорю Моне, что нельзя доверять Элен. Она хочет добыть гримуар, чтобы получить власть над миром. Я говорю, что единственный способ излечить человека, наделенного властью, — это не дать ему еще больше власти. Нельзя допустить, чтобы Элен заполучила оригинальную Книгу Теней.

Очень медленно — так медленно, что я почти не улавливаю движения — Мона извлекает рифленую ионическую колонну из окровавленной дырки у меня под большим пальцем. Медленно, как часовая стрелка на циферблате. Я не помню, откуда эта колонна: из музея, из церкви или из здания колледжа. Все эти сломанные дома и раскуроченные учреждения...

Она скорее археолог, нежели хирург.

Мона говорит:

— Забавно.

Она кладет колонну на полотенце, рядом с другими деталями. Опять наклоняется над моей ногой, хмурится и говорит:

— Элен то же самое про тебя говорит. Что тебе нельзя доверять. Она говорит, что ты хочешь его уничтожить, гримуар.

Его необходимо уничтожить. Никто не сможет управиться с такой силой.

По телевизору передают репортаж с пожара. Трехэтажное кирпичное здание — все в огне. Пожарные тянут шланги, из шлангов хлещет вода — пенистая и белая. В кадре появляется молодой человек с микрофоном, а у него за спиной — Элен с Устрицей наблюдают за пожаром, стоя щека к щеке. В руке у Устрицы — пластиковый пакет с покупками. Элен держит его за другую руку.

Мона приподнимает бутылку со спиртом и смотрит на свет, сколько еще осталось. Она говорит:

— Кем мне по-настоящему хочется стать, так это эмпатом, чтобы лечить людей, просто к ним прикасаясь. — Она читает надпись на этикетке и говорит: — Элен говорит, что мы можем превратить землю в рай.

Я полулежу на кровати, опираясь на локти, и говорю, что Элен убивает люден за бриллиантовые диадемы. Вот такой из нее спаситель.

Мона вытирает о полотенце пинцет и иголку, на белой ткани остаются красные с желтым подтеки. Она нюхает горлышко бутылки со спиртом и говорит:

— Элен считает, что эта книга тебе интересна только на предмет выдать статью для газеты. Она говорит, что когда все заклинания будут уничтожены — в том числе и баюльные, — ты потом будешь ходить и гордиться собой, какой ты, типа, герой.

Я говорю, что в мире и так хватает оружия массового уничтожения. Ядерное оружие. Химическое оружие. Я говорю, что далеко не все люди, которые владеют магией, собираются сделать мир лучше.

Я говорю Моне, что если вдруг до такого дойдет, мне будет нужна ее помощь.

Я говорю, что может так получиться, что нам придется убить Элен.

И Мона качает головой над безнадежно испорченным гостиничным полотенцем. Она говорит:

— Стало быть, твой ответ на убийства — еще больше убийств?

Только Элен, говорю я. И еще, может быть, Нэша — если моя догадка насчет странных смертей манекенщиц верна. Когда мы их убьем, мы снова вернемся к нормальной жизни.

На экране молодой человек с микрофоном говорит, что три пожарные машины почти перекрыли движение в центре. Он говорит, что все силы брошены на тушение пожара. Он говорит, что это был любимый магазин всех горожан.

— Устрице, — говорит Мона, — не нравятся твои понятия о нормальном.

Любимый магазин всех горожан — букинистический “Книжный амбар”. Элен и Устрицы уже нет на экране.

Мона говорит:

— В детективных романах, когда мы их читаем... ты никогда не задумывался, почему нам так хочется, чтобы детектив разрешил загадку и нашел преступника? — Может быть, говорит она, вовсе не потому, что нам хочется, чтобы свершилась месть или чтобы прекратились убийства. Может, на самом деле нам хочется, чтобы преступник исправился. Детектив — это спаситель убийцы. Представь себе, что Иисус гоняется за тобой, пытаясь поймать тебя и спасти твою душу. Что он не просто пассивный и терпеливый Бог, а въедливая и агрессивная ищейка. Нам хочется, чтобы преступник раскаялся на суде. Или в камере смертников, в окружении таких же, как он. Детектив — это пастырь, и нам хочется, чтобы преступник, блудная овца, вернулся в стадо, вернулся к нам. Мы его любим. Мы по нему скучаем. Мы хотим заключить его в объятия и прижать к груди.

Мона говорит:

— Может, поэтому столько женщин выходит замуж за заключенных, и за убийц в том числе. Чтобы их исцелить.

Я говорю ей, что по мне никто не скучает.

Мона качает головой и говорит:

— Знаешь, вы с Элен очень похожи на моих родителей.

Мона. Шелковица. Моя дочь.