Онлайн книга «Уцелевший»
|
Я отдаю доску назад и спрашиваю. Кто-нибудь еще? «Садовник,» — отвечает она. Она начинает взбалтывать маленькую бутылочку, с ярко красным содержимым и высокой белой крышечкой, возле своего уха. Другой рукой она пролистывает бланки, чтобы найти нужный. Она показывает мне доску, чтобы я увидел еженедельную регистрационную форму Клиента Номер 134 с огромным красным штампом ВЫПИСАН. И дата. Штамп остался из какой-то больничной программы для лежачих больных. Когда-то ВЫПИСАН означало, что клиента выписывали из больницы. Теперь оно означает, что клиент мертв. Никто не захотел заказывать специальный штамп с надписью МЕРТВ. Соц.работница сказала мне об этом несколько лет назад, когда самоубийства возобновились. Прах к праху. Пыль к пыли. Круговорот веществ в природе. «Этот парень напился какого-то гербицида,» — говорит она. Ее руки пытаются открутить крышку бутылочки. Крутят. Крутят, пока костящки пальцев не становятся белыми. Она говорит: «Эти люди пойдут на все, чтобы выставить меня некомпетентной». Она стучит бутылочкой об край стола, а затем опять пытается открыть ее. «Слушай, — говорит она и подает мне бутылочку через стол, — ты не поможешь мне открыть ее?» Я открываю бутылочку, никаких проблем, и отдаю ее назад. «Ну и что, ты знал тех двух?» — говорит она. Вообще-то, нет. Я их не знал. Я знаю, кем они были здесь, но я не знал их раньше. Я не знал их с рождения, но последние несколько лет они жили по соседству. Они все еще носили старую церковную форму. Мужчина носил подтяжки, мешковатые штаны, рубашку с длинным рукавом, застегнутую на все кнопки даже в самый жаркий летний день. Женщина носила платье непонятного цвета с мелкими сборками, которое, как я помню, наши женщины должны были носить. На голове у нее всегда был капор. Мужчина всегда носил широкополую шляпу, соломенную летом, черную войлочную зимой. Да. Окей. Они были где-то поблизости. Это такая большая потеря. «Когда ты видел их, — говорит соц.работница, проводя маленькой кисточкой по каждому ногтю, красным по красному, — ты был расстроен? Встреча с людьми из твоей старой церкви заставляла тебя грустить? Ты плакал? Может быть, видя, что люди продолжают одеваться так же, как тогда, когда вы были частью церкви, ты приходил в ярость?» Спикерфон звонит. «Ты вспоминал своих родителей?» Спикерфон звонит. «Ты разозлился, когда узнал, что случилось с твоей семьей?» Спикерфон звонит. «Ты помнишь, как все было до самоубийств?» Спикерфон звонит. Соц.работница спрашивает: «Ну так ты ответишь на звонок?» Минуточку. Сначала я сверюсь с ежедневником. Я показываю ей толстую книжку, чтобы она увидела список того, что я должен сделать сегодня. Люди, на которых я работаю, пытаются мне дозвониться, чтобы подловить меня. И не дай Бог я отвечу на звонок в тот момент, когда я должен чистить бассейн на улице. Спикерфон звонит. Согласно ежедневнику, в этот момент я должен пропаривать портьеры в синей гостевой комнате. Что бы это ни значило. Соц.работница хрустит маисовыми чипсами, так что я отглядываюсь на нее, чтобы она затихла. Спикерфон звонит, и я отвечаю. Спикерфон кричит: «Ну так что насчет сегодняшнего банкета?» Успокойтесь, говорю я. Все просто до безобразия. Лосось без костей. Что-то типа резаной моркови. Тушеный эндивий. «А это еще что?» Жареные листья, говорю я. Их едят маленькой вилочкой, которая лежит самой левой. Зубцами вниз. Вы уже знаете, что такое тушеный эндивий. Я знаю, что вы знаете, что такое тушеный эндивий. Он у вас был в прошлом году на рождественской вечеринке. Вам понравился тушеный эндивий. Сделайте только три укуса, говорю я спикерфону. Обещаю, что вам понравится. Спикерфон говорит: «Не могли бы вы удалить пятна с облицовки камина?» Согласно моему ежедневнику, я не должен этим заниматься до завтрашнего дня. «О, — говорит спикерфон. — Мы забыли». Да. Точно. Вы забыли. Дешевки. Если вы назовете меня воспитанным человеком, обслуживающим воспитанных людей, вы дважды ошибетесь в оценке. «Есть еще что-то, о чем нам нужно знать?» День матери. «О, черт. Бля. Дерьмо! — говорит спикерфон. — Ты посылал что-нибудь заранее? У нас есть прикрытие?» Конечно. Я послал каждой из их матерей прекрасную композицию из цветов, цветочник пришлет им счет. «Что ты написал в открытке?» Я написал: Моей Дорогой Мамочке, Которую Я Нежно Люблю И Никогда Не Забываю. Ни У Одного Любящего Сына/Дочери Никогда Не Было Мамочки, Которая Любила Бы Его/Ее Больше, Чем Ты. С Глубочайшей Любовью. Затем соответствующая подпись. Затем P.S.: Засохший цветок так же мил, как и свежий. «Звучит неплохо. До следующего года они о нас не вспомнят, — говорит спикерфон. — Не забудь полить все растения на террасе. В ежедневнике об этом написано». Затем они отключаются. Им незачем напоминать мне, что и когда делать. Они просто хотят, чтобы их слово было последним. Моя спина не вспотела. Соц.работница подносит свои свежие красные ногти ко рту и дует, чтобы они высохли. Между долгими выдохами она спрашивает: «Твоя семья?» Она дует на ногти. Она спрашивает: «Твоя мать?» Она дует на ногти. «Ты помнишь свою мать?» Она дует на ногти. «Ты считаешь, она что-нибудь чувствовала?» Она дует на ногти. «Я имею в виду, когда она убивала себя». Матфей, Глава Двадцать Четвертая, Стих Тринадцатый: «Претерпевший же до конца спасется». Согласно ежедневнику, я должен чистить фильтр кондиционера. Я должен смахивать пыль в зеленой гостиной. Полировать медные дверные ручки. Перерабатывать старые газеты. Час близится к концу, а я так и не заговорил о Фертилити Холлис. О том, как мы повстречались в мавзолее. Мы бродили там около часа, и она рассказывала мне о разных движениях художников в двадцатом веке, о том, как они изображали распятого Христа. В старейшем крыле мавзолея, крыле Удовлетворенности, Иисус изможденный и романтичный, с женственными большими влажными глазами и длинными ресницами. В крыле, построенном в 1930е годы, Иисус — Социальный Реалист с огромными супермэнскими мускулами. В сороковых, в крыле Безмятежности, Иисус становится абстрактным нагромождением плоскостей и кубов. Иисус пятидесятых — изысканная композиция из фруктов, голландский модерновый скелет. Иисус шестидесятых сделан из сплавного леса. |