Книга Яма, страница 28 – Елена Тодорова

Очень сильно хотелось быстрее оказаться одному, чтобы мысленно пережить и понять все моменты уходящего дня. Круг за кругом.

Игнорируя неизгладимое презрение к собственной жалкой персоне, Серега неосознанно усмехнулся.

Рассчитывал, что отец прервет его скотское позерство гневной тирадой. Да он его после всего раскатать должен! Но тот продолжал молчать, будто дар речи утратил.

— Раунд[1], - выдал, настойчиво полагая, что родне стоит срочно подключаться к диалогу.

— Не имею ничего против цыганочки и стихов, но мне больше нравилось, когда ты танцевал сальсу. Раз-два-три-четыре… — виляя бедрами, выдала бабушка Сергея, Стефания Митрофановна. — Пять-шесть-семь-восемь.

Отец оценил абсолютно несмешную шутку матери, издавая непонятный крякающий звук.

— Ни слова больше об этом, — предупредил Град с чувством легкого раздражения.

Да, его вдруг пристыдило упоминание о занятиях бальными танцами. Видимо, нервная система пребывала в неком разболтанном состоянии после всего случившегося и реагировала на всякую ерунду. Следовало отдохнуть, чтобы прийти в норму.

— Ладно, раз твое собственное лицо цело и невредимо, я намерена выпить бокал вина и отправиться спать, — произнесла бабушка.

— У меня тоже с утра важная встреча. Так что… Всем спокойной ночи, — заложив руки за спину, отец с гордо поднятой головой следом покинул гостиную.

"Что за нах???"

"Он что, объелся грибов?"

Серега буквально окаменел, изумленно глядя перед собой.

— Собрание завтра после четвертой пары, — сообщила мать, поднимаясь с дивана.

Моргнул, на повторе прокручивая ее слова только затем, чтобы осмыслить.

— Постарайся выражаться без матов. Никаких бейсболок. Требуется пристойный внешний вид, я тебе рубашку и брюки приготовила. Хотя, кто тебя не знает… — улыбнулась чересчур довольно, учитывая случившееся.

— Это все?

— А что еще?

— Не хочешь спросить, почему я его избил?

— Я уже знаю, почему. Алина Кузнецова к нам на кафедру заходила.

— И что? Все? Ты не собираешься выписать мне пиз… — не хватило выдержки, чтобы замыливать свое удивление приличными словами. — И что случилось с отцом? Он "дал борща" с корвалолом?

— А что не так с отцом?

— Да он меня за меньшее в бараний рог скручивал!

— Перегорело, видимо, пока ты изволил явиться.

— Да ни в жизнь!

"Это нахр*н невозможно!"

— Папа очень удивился тому, что ты защитил эту девушку. Не просто же подрался… Она тебе нравится?

— Не надо пороть чушь, — яростно возмутился, натыкаясь взглядом на странную улыбку матери.

Перевел взгляд на Леську, та тоже светила зубами во всю свою физическую возможность. Дальше по кадру вообще все плачевно: у Славы то ли предобморочное состояние, то ли запор, то ли первые признаки более серьезной болячки.

Порывало напомнить им всем, что у него-то, в отличие от них, железный иммунитет. Хотя они и без дополнительных уведомлений должны знать.

— Бл*дь… Напридумывали уже, да? Не кода, ладно? Она… Кузя — просто мой друг. Ничего такого… особенного, — самому же не понравились заминки и паузы между словами.

В обычном человеческом понимании они указывали на нечто большее. To, что человек либо пытается укрыть, либо по каким-то тщедушным причинам не может озвучить.

Алеся кивнула. Двинувшись к выходу, за каким-то чертом притормозила около него. Тронула рукой предплечье.

— Любая страсть толкает на ошибки, на самые глупые толкает любовь[2].

— И к чему сейчас эта декламация? Вообще мимо. Прекращай лыбиться.

Леська с неким гребаным снисхождением, которое выказывала к Сергею лишь пару раз за всю жизнь, похлопала его по плечу.

— Зайду к тебе попозже.

— Не утруждайся. Ничего нового не раскопаешь. Ничего нет.

— Угу.

— Своему Славе будешь "гукать".

— Угу.

— Мам? Скажи ей что-то.

— Алеся, оставь брата, — вмешалась мать.

И тут же рассмеялась вместе с Леськой.

— Да идите вы…

***

В комнату, после тихого четырехтактного стука, вошла Леська. Град поморщился и отложил на край стола тетрадь, которую до этого бездумно вертел в руках. Не прятал. Знал, что сестра без спросу не возьмет.

Наблюдал за тем, как Алеся прошла к большому аквариуму. Заглянула через стекло, отыскивая расположение одной единственной черепахи.

Серега тихо, практически беззвучно, вздохнул. Его беспокоило то, что у сестры все еще сохранилось это механическое касание рукой к животу.

— Помнишь, какой она была, когда я ее принесла? — это уже шло, как чертова риторика. Задавала этот вопрос едва не в каждый свой приход. — Со спичечный коробок. А теперь…

— А теперь она на пенсии. Оставь животное, Буффало не любит внимание.

— Какая пенсия? Не сочиняй. Черепахи живут до восьмидесяти лет.

— Моя заслужила очень длинную мирную старость. Ей нравятся тишина и покой.

— Да, конечно, — склоняясь над аквариумом, постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание животного.

Буфа даже глаза не открыла. Еще тот пофигист — любила "динамить" непрошеных гостей, и хозяина в том числе.

— Можно я ее покормлю?

— Грязный прием. Буффало уже ела. Не надо ее перекармливать. Она все-таки женщина.

— Бу-бу-бу. Женщина-черепаха с мужским именем.

— Когда вы уезжаете?

— Послезавтра.

— Слава как? Доволен?

— Почему ты у него не спросишь?

— Он умеет разговаривать?

— Серый!

— Так доволен?

— Да.

— Счастливый мужик. Ему вот много для жизни не надо. Уже вижу, как ты открываешь дверь "Крузера", а он с радостным лаем запрыгивает на пассажирское сидение.

— Серый!

— Не превышай скорость слишком сильно и следи, чтобы окно было закрыто, — продолжал с абсолютной серьезностью. — Если Слава выставит голову, заработает конъюнктивит.

— Серый!

— Ладно-ладно. Перегнул. Отломалось. Выбрасываю, — поднял руки в знак капитуляции. — Чего пришла?

— Расспросить о той светловолосой девочке, которую ты называешь подругой.

— Откуда ты знаешь, какого цвета ее волосы?

— Мне мама сказала. Говорит, она миленькая.

— Нихр*на подобного. У мамы все милые и красивые.