Книга Яма, страница 58 – Елена Тодорова

— У тебя температура, кажется… — предположила отрывисто.

Но ок отмел ее слова, зацикленный совсем на других ощущениях.

— Хочу. Хочу тебя тр*хать, Плюшка, — каждое слово буквально вытесал, произнеся с разительными паузами.

Ника не успела никак отреагировать на эти реплики. Впрочем, он, по всей видимости, в этом и не нуждался. Направив ладонь к внутренней поверхности ее бедра, скользнул по кромке узких трусиков и распластал пальцы на ластовице. Вздрогнув, будто от электрического разряда, она выгнулась и отрывисто застонала.

— А ты хочешь, Плюшка? По нормальному тр*хаться? — зашептал ей на ухо Градский, действуя с тем же ошеломляющим напором: отодвинув ткань ее трусов, дорвался до чувствительной плоти. Скользнул пальцами между нежных и влажных лепестков половых губ. — Ты мокрая, Кузя. Ты уже очень мокрая.

Частое и горячее дыхание опалило шею Ники, запуская в ее организме сложную тепловую реакцию. Тело, с головы до ног, прошил озноб. За грудную клетку же словно залили раскаленную лаву, которая и вытолкнула из горла девушки сладострастный стон.

— Держись, Плюшка. Чуть по беспределу пойду. Лайтово. Почти… Нет… Сожрать тебя хочу… Нет… Как же OX**HHO ТЫ пахнешь… Вдыхая, выдыхать неохота… Держись…

Заходясь в невнятном бормотании, Градский до боли прикусил кожу ее шеи, с дурной силой всосал, и пока Ника, с трудом вентилируя легкие, пыталась как-то функционировать, резко просунул в ее лоно палец.

На жадном глубоком вдохе она перестала дышать. Замерла в выгнутом положении, слепо дрожа ресницами. Казалось, весь мир вместе с ней замер. Земля перестала вращаться, воздух — циркулировать.

Пауза интервалом в разорванные секунды, которые в зеркальном измерении являлись беспрецедентной вечностью.

Ослепительная белизна перед глазами.

Стонущий вздох.

— Что скажешь, дорогая мурзилка? Член мой в свою сладкую штучку хочешь? Вот так?

[1] Земфира

21.2

Глаза Ники невольно распахнулись, на максимум расширились. Столь откровенными речами Градский ее еще не испытывал.

В низ ее живота, словно после стимулирующей инъекции, со всего тела по кровеносной системе устремилась жгучая теплота. Закрутилась там сладко и томительно, вызывая инстинктивные сокращения мышечных тканей.

Судорожно втянув воздух, Градский прижался ко лбу Доминики своим лбом. Быстро, словно в горячке, облизал губы и, тяжело выдыхая, продолжил с той же развращающей настойчивостью:

— Хочу распечатать тебя. Хочу, чтобы моей была всецело. В полном, бл*дь, объеме. Хочу быть в тебе. Везде. В каждом уголке твоего тела. Тр*хать тебя хочу, Кузя. Иметь твое охр*ненное тело с той же силой, с которой ты имеешь мой долбанутый рассудок.

Слегка потянул палец из ее лона и тут же, вызывая у Ники беспорядочные частые стоны, толкнул назад.

— Ладно, — все, что у нее получилось выжать в ответ на поток его откровений.

Градский повторно замер.

— Что "ладно"? Какое "ладно"? Я порвать тебя хочу, понимаешь? Причинить боль, слышишь?

— Но ведь это неизбежно, — возразила, из последних сил хватаясь за ускользающую ясность сознания.

Выскользнул. Переместил влажные пальцы с ее бедра на живот. Восхитительная наполненность внутри нее исчезла, оставляя после себя чувство мучительного разочарования.

— Да, такова физиология. Женщина подчиняет духовно, мужчина — физически. Но… Я, бл*дь, не могу этого сделать, — хрипло и надсадно выдохнул. — Не могу. И все тут.

— Почему?

— Сама говорила, Плюшка. Ты — хорошая, я — обыкновенный придурок.

— Необыкновенный.

Вжав пальцы в ее живот, он слегка усмехнулся.

— Если это комплимент, Кузя… то слабо получилось…

— Ты мке нравишься таким, какой есть, — заявила, понижая голос до шепота. Помолчав, уточнила: — Именно таким.

Градский качнул головой.

— Я — псих, — поморщившись, словно от боли, прикрыл глаза. — Но без тебя, кажется, мне просто п*здец…

— Не надо… без меня, пожалуйста…

— Не смогу.

Замерли, вглядываясь друг другу в глаза. Под налетом взвинченных до предела эмоций перспективу дальнейших действий представляли с трудом.

Градский хотел бы, чтобы кто-нибудь сверху подкинул ему долбанное руководство: что можно, что нельзя… И план на будущее дробными пунктам. Он бы следовал, с одержимой скрупулезностью.

Ника тоже не знала, что делать и как воспринимать тот объем нескладной информации, что он ей дал. В воспаленном сознании все слова Градского скоропостижно растаяли, будто вершинки айсберга в кипящем киселе.

Елозя спиной по мягкому ворсу, она сдвинулась дальше по ковру, чтобы, минимизируя физический контакт, восстановить самообладание и ясность мыслей. Но парень тотчас последовал за ней. Зафиксировал коленями раскинутые бедра и снова навис.

Снова затянулась пауза, которую до краев заполнил темный голодный взгляд Градского. Несмотря на неопытность, Доминика поняла его без слов. Но, склоняясь все ниже и заставляя ее буквально вжиматься в ворсистое покрытие, он все же озвучил:

— To, что я понимаю, что тебя нельзя трогать, вовсе не означает, что я тебя сразу отпущу.

Впился в ее губы с необузданной страстью. Ворвался в рот языком, сходу целуя глубоко и стремительно. Потом, чуть погодя, так же внезапно замедлился, касаясь языка и неба Ники с какой-то невыразимо мучительной лаской. Влажно присасывался поочередно: то к верхней, то к нижней губе. С дразнящей легкостью проходился по ним языком. И так по замкнутому кольцевому ритуалу, оставляя на губах Доминики и внутри нее свой одуряющий вкус. Волны дрожи, скатывающиеся по нежной девичьей коже от шеи до пальцев ног, наполняли ее тело удивительной энергией. Мощной, искрящейся, опаляющей, однозначно способной убить, но вместе с тем действующей позитивно — окрыляя и вознося до небес.

Отпрянув и жадно глотнув воздух, Градский каким-то абсолютно ошалевшим взглядом торопливо и в то же время по восприятию невыносимо медленно мазнул по обнаженному телу Ники.

Замер этим диким взглядом на ее груди. Прошелся руками, словно по чему-то бесценному. А затем, напротив, бесцеремонно смял пальцами у основания, собирая и приподнимая упругую плоть. Склонившись, накрыл один из торчащих сосков ртом и жестко, до тягучей боли, всосал.

Раскачиваясь в неге разрушающего наслаждения, Ника способна была лишь громко вздыхать и беспорядочно стонать, выгибаться дугой, и елозить по ковру, не замечая, как мягкий ворс от таких трений начинает раздражать кожу.

Очередная остановка Градского, после его же безумных допинг-кросс-маневров, как ушат холодной воды на голову Доминики.

— Сережа…