Книга Урок возмездия, страница 25 – Виктория Ли

Я наклоняюсь вперед, прижимаюсь лбом к коленям.

Я не могу убежать от воспоминаний, поднимающихся во мне, как соленый прилив.

Алекс, ее щеки пылают от гнева.

Она кричит.

– Я пыталась спасти ее. – Я рыдаю. Я не знаю, когда начала плакать. Я задыхаюсь, ощущая соленые слезы, когда они попадают на губы, на язык. – Я пыталась. Я пыталась. Я плыла за ней, но она… она уже…

Она, должно быть, очень сильно ударилась головой, когда падала; сразу потеряла сознание. Не было никакой отчаянной борьбы, чтобы не утонуть, никаких машущих конечностей или брызг воды. Только ужасная тишина. Я ныряла снова и снова, искала, напряженно вглядываясь в черную воду. Я водила пальцами по илистому дну озера. Я изрезала руки о каменистые края той скалы, цепляясь за нее и хватая ртом воздух, пока не поняла, что слишком поздно.

Алекс пропала. Озеро поглотило ее и унесло очень, очень далеко. Она никогда не вернется.

– Это была не твоя вина, – говорит Эллис.

– Я этого не знаю, – отвечаю я и смеюсь. Я понимаю, как сейчас выгляжу – возбужденная и неуравновешенная. Та самая ненормальная, какой меня все считают.

Эллис хочет верить именно в это. Я хочу в это верить, и именно поэтому Алекс не отпустит меня. Она преследует меня, потому что знает, впрочем, и я знаю, что если бы все пошло по-другому… если бы я спустилась за ней быстрее, если бы мы не поругались, если бы Алекс не пила…

Губы Эллис кривятся, но она не отстраняется. Вместо этого она легонько берет меня за запястье и держит.

– Как она упала?

Эллис говорит так нежно, что я хочу ей верить. Я хочу доверять ей больше всего на свете. Я хочу, чтобы в этом ужасном и извращенном мире был хоть кто-то, кому я могу верить.

– Она поскользнулась, – шепчу я. – Она была… Мы обе были очень пьяны. Понимаешь, мы были на вечеринке в Болейн по случаю окончания семестра. И мы…

Алекс в черном, расшитом бисером платье, в волосах жемчужины. Кончики ее пальцев пахли сигаретным дымом. Губная помада была размазана.

– Мы ссорились. Я сбежала с вечеринки. Я просто хотела побыть подальше от нее хоть немного. Успокоиться. Но она преследовала меня до самых скал. Она продолжала орать на меня. И я…

Я не хочу об этом думать. Я не хочу это помнить. Я не хочу.

Но я должна. Эллис права; доктор Ортега права. Я должна посмотреть этому в лицо. Я закрываю глаза и вижу округлившиеся в удивлении губы Алекс, ее волосы, цепляющиеся за мои кольца. Слишком поздно. Сожаления всегда приходят очень поздно.

– Знаешь, она… сильно жестикулировала. Когда разговаривала. Особенно когда сердилась. И мне кажется, она… потеряла равновесие. И она… оступилась. Она…

– Ты вообще ни в чем не виновата. Ты не поила ее силком; это был ее выбор. Ты не заставляла ее падать.

Я смеюсь, сдавленно, горько.

– Я не знаю, почему ты не можешь… почему ты не понимаешь – ты ведь писатель, верно? Ты же знаешь, что ничего не бывает так просто.

– Что, потому что вы сначала поругались? Люди ругаются, Фелисити. Люди злятся. Очень печально, что она погибла в то время, как вы дрались, но она погибла не поэтому. Смерть Алекс была несчастным случаем. – Рукой Эллис скользит по моим волосам; большим пальцем она гладит меня по щеке.

Боже. Хотела бы я быть хоть слегка менее сломленной, не такой унизительно слабой.

Моей матери было бы очень стыдно.

Именно эта мысль, как ничто другое, заставляет меня прерывисто вздохнуть и поднять голову. Тыльной стороной ладоней я стираю слезы со щек и встаю, отстраняясь от прикосновений Эллис и выдавливая дрожащую улыбку.

– Я в порядке, – говорю я ей. – Прости. Я не знаю, что… Я обычно не такая.

Слова звучат фальшиво; та часть меня, которая была в больнице, которая неделями лежала, свернувшись калачиком на тонкой постели, одуревшая от горя и медикаментов, знала правду.

Я всегда была такой.

И Эллис теперь это знает, потому что она видела, как я расклеилась в центре этого антикварного магазина. Она – боже мой – она знает, что я сочинила другую версию смерти Алекс. И что я в нее поверила, она знает тоже.

– Не знаю, зачем я сказала про ту гору, – поясняю я, стараясь не смотреть в лицо Эллис, и вместо этого упорно разглядываю перчатки на руках. Кожа на кончиках пальцев потерта, след чьих-то пальцев, отголосок чьей-то жизни.

Только это тоже неправда. Теперь, когда я здесь и думаю об этом, я вспоминаю. Это придумала доктор Ортега в качестве упражнения. Стараясь убедить меня, что смерть Алекс не была моим проступком.

«Напиши рассказ, – предложила доктор. – Напиши так, словно Алекс погибла где-то совсем в другом месте и без драки».

Я написала о горах, снеге и осенних бурях, о веревке и ноже. Доктор Ортега читала это, склонившись над своим столом, пока я сидела на стуле напротив нее, смирно сложив руки на коленях, ожидая ее вердикта.

«Как ты себя чувствуешь, написав этот рассказ?»

– Я прочитала в какой-то статье, как Алекс рассказывала, что у нее была стычка с профессиональной альпинисткой, – говорит Эллис, притягивая меня обратно. – Она рассвирепела и сломала сопернице нос. За это ее вышибли из олимпийской команды.

Точно. Все верно, она это сделала. Той летней ночью Алекс, вся в слезах, звонила мне, она так сильно плакала, что я с трудом понимала, что она говорит по телефону. Я закрылась в своей комнате, где мать не могла подслушать, и умоляла Алекс объяснить, как это произошло. Однако она не смогла.

«Этому нет оправдания, – сказала мне Алекс. – Я все испортила, я облажалась, я такая…» И между рыданиями я по крупице собирала историю безжалостных издевательств, дедовщины и вредительства.

По характеру Алекс была как-то особенно порочна и энергична, вспыхивала ярко, как зажженный магний. Не имело значения, заслуживал ли этого ее мучитель, но Алекс срывалась и нападала, не выдержав наконец, что с ней обращаются презрительно из-за того, что она не может позволить себе лучшую экипировку или новейшие ботинки.

Алекс набросилась на ту девушку, тем самым разрушив свою карьеру.

– Да, – говорю я тихо. – Все продолжали обсуждать это, даже когда мы вернулись в школу. Алекс это ненавидела. Она… она ненавидела, как на нее смотрели. Может быть, именно поэтому.

Я хотела бы устроить ей лучший конец. Более счастливый. Чтобы он был не столь жестоким, в котором Алекс не была бы такой сердитой.

Я шмыгаю носом, опять вытираю щеки и, наконец, смотрю на Эллис.

– Прости. Я не хотела устраивать сцену. Я… в порядке.

– Ты уверена? – спрашивает Эллис, и я киваю. Она сжимает губы в тонкую полоску и отворачивается, делая вид, что интересуется древними пожелтевшими книгами, выстроившимися на полке позади нее.