Книга Целую, мистер Ротшильд, страница 53 – Ви Киланд

— Серьезно? — Хадсон резко остановился.

— Что? Не хочу предполагать, что из-за одной прошлой ночи…

Хадсон нахмурился.

— Позволь мне прояснить ситуацию. Да, мы пара.

Я не смогла удержать счастливую улыбку.

— Хорошо… бойфренд.

Он покачал головой и снова зашагал.

Пройдя за час еще дюжину кварталов, мы нашли в отеле «Рузвельт» прекрасное местечко, где подавали бургеры и лучшую жареную картошку с трюфелями.

— А какая у тебя любимая еда? — Я помахала перед Хадсоном ломтиком жареной картошки.

— Самая простая. Макароны с сыром.

— Неужели?

— Ага. Мы с Чарли практиковались… Думаю, мы нашли до сорока двух видов готовых блюд.

— Не представляла, что на свете может существовать сорок два вида макарон с сыром.

— Мы поступаем так в большинство выходных, которые она проводит со мной. Сначала мы просмотрели все, что было в супермаркете, а сейчас я заказываю онлайн. Дочка составляет рейтинг.

— Забавно.

Хадсон отхлебнул пива.

— А как насчет твоих пристрастий?

— Жареная картошка с трюфелями на втором месте. А на первом, наверное, тортеллини карбонара с горошком и маленькими кусочками прошутто.

— Сама готовишь?

— Нет, — нахмурилась я. — Мама делала их для меня. Макароны с сыром она тоже делала потрясающие. Жаль, нет ни одного рецепта.

Опустив глаза, я погрузила ломтик картошки в кетчуп. Стало грустно от мысли о том, как давно я не разговаривала с мамой.

Хадсон, должно быть, заметил, что я притихла.

— Ты как-то упомянула, что не общаешься с отцом. С мамой вы тоже не близки?

— Мы не разговариваем уже больше года, — вздохнула я. — Но раньше у нас были очень тесные отношения.

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Хадсон после минутного молчания.

— Не особенно, — помотала я головой.

Он понимающе кивнул.

Чтобы не испортить день, я попыталась вернуться к еде. Мне претило думать о том, что произошло, тем более не хотелось говорить о той истории. Но сейчас, коли уже мы упомянули ту ситуацию, не стоило полностью упускать возможность прояснить ее. Если расскажу Хадсону хотя бы часть того, что произошло между мной, Эйденом и моей семьей, это позволит ему понять, отчего у меня сформировался такой дефицит доверия.

Поэтому, сделав глубокий вдох, я начала говорить:

— Я уже рассказывала, что бывший обманывал меня. Но ты не знаешь, что родители тоже меня предали.

Хадсон положил бургер на тарелку и обратил на меня все свое внимание.

— Итак…

— Они знали о романе Эйдена, — произнесла я, опустив глаза.

— И не сказали тебе?

От замешательства я не поднимала глаз.

— Нет. Ни слова. Это был полный хаос.

Я не могла заставить себя рассказать конец этой грязной истории.

— Вот дерьмо, — сказал Хадсон, покачав головой. — Прости.

— Спасибо, — кивнула я. — Откровенно говоря, если оглянуться назад, тяжелее всего тогда было потерять не Эйдена, а свою семью.

Я нахмурилась.

— Скучаю без разговоров с матерью.

Хадсон запустил пятерню в волосы.

— Думаешь, сможешь простить ее и забыть обо всем этом?

Еще год назад я даже не думала, что такое возможно. Мне было так горько и плохо, я считала родителей почти такими же виновными, как и Эйдена. Может, потому, что сегодня впервые за долгое время была счастлива, я уже не чувствовала такой горечи.

Так что сейчас я вовсе не была уверена, что стоит и дальше держать обиду на родителей.

— Не знаю, смогу ли забыть, — потрясла я головой. — Но, может быть, попытаюсь. А ты бы мог притвориться, что ничего не случилось, если бы оказался в моей ситуации?

— Никогда не попадал в такую ситуацию, поэтому не уверен. Но как человек, потерявший обоих родителей, я бы не хотел ни о чем сожалеть, когда они уйдут. Не думаю, что прощение родителей будет означать, что ты не осуждаешь их поведение. Думаю, прощение — это способ перестать и дальше разрушать свою душу.

Его слова проникли в самое сердце.

— Надо же… Откуда вы взялись, Хадсон Ротшильд? Такие мудрые и глубокие мысли. Обычно мужчины, которые мне нравились, были весьма поверхностны и незрелы.

— Думаю, ты прекрасно помнишь, что нашла меня на свадьбе, которую едва не сорвала, — озорно усмехнулся Хадсон.

— Ох, да… думаю, так все и было. Ну что ж, по крайней мере, хоть один из нас зрелый человек.

Потом мы в течение нескольких часов наслаждались закатом в Малибу, хорошей едой, вином и компанией друг друга. Теперь, когда я поддалась чувствам, казалось, что какой-то волшебник, вместо того чтобы напоить простой водой, окутал меня чудесным покровом. На сердце царил покой. И это чувство не покидало меня весь вечер и весь путь до номера в отеле.

Лежа в постели, я наблюдала, как Хадсон раздевается, и любовалась этим зрелищем. Когда он расстегнул рубашку и бросил ее на ближайший стул, я не знала, куда смотреть в первую очередь: на скульптурную грудь, восемь кубиков на животе или глубокий V-образный вырез внизу, от которого мой рот начинал наполняться слюной.

Хадсон расстегнул ремень и опустил молнию, приковав мой взгляд к еще одной любимой мной части тела — сексуальной счастливой дорожке. Сколько же всего, предназначенного для наслаждения, было в этом мужчине! Подумала, может, ему стоит просто постоять некоторое время полностью обнаженным — и все…

Хадсон наклонился, чтобы снять брюки, и тут я заметила на его торсе сбоку чернильную строчку. Видела ее еще прошлой ночью, но тогда мы были слишком заняты друг другом, чтобы расспрашивать.

— Это чье-то сердцебиение? — спросила я, указав подбородком на тату.

Хадсон кивнул, повернулся и приподнял руку, чтобы было лучше видно.

— У моего отца было отличное чувство юмора и очень заразительный смех. Настоящий утробный хохот — казалось, он исходит из самой глубины его тела. Каждый узнавал папу по этому смеху. Он заставлял смеяться всех вокруг — даже незнакомцев. Последнюю неделю своей жизни он провел в больнице. Однажды я приехал, когда ему делали ЭКГ прямо в постели. Он выдал какую-то банальную шутку и начал смеяться. Шутка казалась не особо веселой, но его хохот заставил нас троих — медсестру, папу и меня — разразиться смехом. Почему-то мы никак не могли успокоиться. Сестричке пришлось переделывать ЭКГ, потому что электроды показали большие скачки. Они отразили папин смех. Я попросил медсестру отдать мне эту испорченную кардиограмму, которую она уж было собиралась выбросить. Через несколько дней после его смерти я выбил ее на теле.