Онлайн книга «Мы носим лица людей»
|
– Нет! – ответила я твердо. Прощание проходит без традиционных воплей и подколов – в прихожей мы молча натягиваем шапочки, а ребята странно на нас смотрят. …Господи, как болит голова… Подношу ладонь к глазам – вокруг подсохшего пореза запеклась чья-то кровь. Моя кровь. Даже если она принадлежит Максу – она все равно моя. Вчера, прямо из маленькой квартиры Ли, нас с Максом выбросило в другое измерение – он собирался меня поцеловать, а я готова была позволить ему сделать это. * * * На кухню, откуда доносятся звуки перепалки, я выползаю лишь к полудню. Происходящее в ней напоминает сцену допроса, в которой Макс выступает в роли подозреваемого, а бабушка – в роли плохого полицейского. – Недосып и похмелье – здравствуй, утро! – хрипло приветствует меня взъерошенный Макс и выдвигает из-под стола табурет. – Присоединяйся, у нас тут экзекуция. Он усмехается, и в его глазах прячется наша общая тайна. Я плечом к плечу сажусь рядом с ним, и бабушка, метнув в меня сердитый взгляд, нависает над столом и возобновляет свои нотации. Меня тошнит и колотит, бледный Макс тоже недалеко ушел, но бабушка свято убеждена, что в таком состоянии ее нравоучения нами усвоятся лучше. – Подростковый алкоголизм… – назидательным тоном внушает она, и Макс вдохновенно продолжает: – …В большинстве случаев произрастает на почве семейных проблем. Дети, живущие в полных благополучных семьях, где их любят и ценят, уделяют им достаточное количество внимания, редко тянутся к спиртному… – Нет, Максим, толку из тебя никогда не выйдет. – Она смотрит на Макса, как на нечто мерзкое. – А что же ты мне скажешь, Даша? Пожимаю плечами: мне нечего сказать. Я страдаю. Раскаиваюсь и страдаю, и это написано на моем лице. – А Дашу с пути истинного тоже сбил я. Во всем виноват я, – смерив меня сочувственным взглядом, хрипит Макс. На плите с шипением сбегает молоко, пока бабушка бросает все силы на устранение последствий этого происшествия, Макс тихонько кладет на стол перед моим носом газету. На передней полосе размещено фото худенького бледного ребенка с огромными голубыми глазами, который стоически переносит адскую боль. Чужая боль никогда меня не трогала. Я старалась не впускать в душу страдания других людей, словно боялась заразиться сочувствием или обнаружить его в самой себе. Мне казалось, что это сделает меня слабее. Глаза больного мальчика смотрят на саму смерть, но в них вместо страха горит надежда. Эту надежду дали ему мы. «Маленькому Ване нужна ваша помощь!» – гласит заголовок. Пробегаю взглядом по строчкам: в статье говорится о страшном диагнозе ребенка, его борьбе, трудностях матери и о группе энтузиастов, собирающих средства для операции. В тексте есть ссылка на паблик ребят, реквизиты счета Ваниной мамы и приглашение всех желающих на благотворительный вечер, где мы должны будем выступить. – Помнишь, мы пообещали молодой семье помочь с переездом сегодня утром? – заговорщицки шепчет мне на ухо Макс. – Я уж готовился нынче с бодуна отбросить коньки, волоча на себе рояль, но в паблике отписались три чувака – хотят такие же шапочки и кеды. Прочитали о нас в газете и желают присоединиться к нашему правому делу! В этом есть и моя заслуга. Оказывается, хорошие поступки тоже влекут за собой цепную реакцию, просто цепочка добра гораздо более нестабильная и хрупкая. Я раскисаю от слез радости, хлопаю глазами. – Макс! – шепчу. – Это же здорово! Это… охренеть, как здорово! Макс испуганно таращится на меня и начинает хохотать. * * * В прихожей скандал разгорается с новой силой. Макс сидит на полу и завязывает шнурки на кедах, а бабушка ложится костьми и снова заводит речь о наркотиках, на которых он якобы сидит. Или которые распространяет. – Перед соседями стыдно, Максим! Что за наказание! – кричит бабушка. С пустым лицом Макс молча выходит за дверь, а бабушка бежит в гостиную за валидолом. Я прячусь на кухне, где на автопилоте убираю в раковину грязную посуду. Когда я была маленькой, мне казалось, что все взрослые умны. Я свято верила, что старше – значит, добрее и мудрее, воспитаннее и сдержаннее. Сейчас я точно знаю, что взрослые в основной своей массе пугливы, зашорены и равнодушны. Они боятся показаться слабыми, глупыми или смешными, боятся признать свою неправоту, неохотно открывают душу и не терпят, когда им указывают на их недостатки. Моя бабушка не исключение. Еще один типичный взрослый. – Весь в мать. Дурная кровь… – бубнит она, подходя к раковине, отнимает у меня тарелку и включает воду. – Почему ты так в этом уверена?! – взрываюсь я. – Бабушка, почему ты все время обвиняешь его непонятно в чем?! – Он и тебя на какую-то наркоту подсадил! – сетует она. У меня опускаются руки. – Тебе осталось потерпеть каких-то девять дней. Я уеду отсюда и не вернусь. Но вот Макс тебя никогда не бросит. Если ты сменишь замки, он выломает дверь! – отвечаю я, комкаю полотенце и бросаю его на табурет. * * * А в комнате я старательно разглаживаю подол клетчатого детского платьица, натягиваю шапочку и стираю пальцами слезы. Когда речь идет о Максе, я реагирую остро. Он подсадил меня на наркотик, именуемый мечтой. Он заразил меня жизнью. У меня зависимость от него самого… Почему ни на одной из моих убогих тусовок мне не встретился человек, способный перевернуть мир? Почему моей второй половиной стал парень с моим лицом и моей кровью? С размаху плюхаюсь на диван Макса, обнимаю его подушку. Она пахнет солнцем. * * * Репетиция проходит ужасно. Кажется, что состав воздуха неуловимо изменился: это нерушимое братство никогда еще не было настолько близко к расколу, и я чувствую вину. Ли и Ротен избегают встречаться с нами взглядами, Макс на взводе, он играет мимо нот, и Ли ежеминутно объявляет: – Чувак, ты лажаешь! Вокруг от напряжения летают искры. Звук не отстроен, я тупо не достаю до микрофона, и чтобы до него дотянуться, мне приходится вставать на цыпочки до тех пор, пока Макс не отлаживает его под мой скромный рост. Настроение паршивое, в мой адрес прилетает пара неуместных шуток про гномов. Кончается все тем, что Макс посылает друзей по всем возможным направлениям и за руку утаскивает меня из зала. Жуткая черная обида разрывает душу, я разворачиваюсь и ору так, что огромная хрустальная люстра звенит под потолком: – Эй, люди, послушайте! Я. – Я бью себя в грудь. – Это я. А это – ваш лучший друг Кома. Разуйте глаза. Что, вашу мать, изменилось?!! |