Книга Тайна Ирминсуля, страница 101 – Юлия Эфф

Редьярд Киплинг, «Ким»

Оливер расставил на спальном этаже антипортальные заглушки, как и в замке Делоне. Арман написал вечером коротко новости: сфера, на которую был записан разговор Лоуренса и арауканского посредника, нашлась невредимой и была передана Ленуару.

От инквизитора записки не возвращались. Мари сама устала думать о случившемся, поэтому после третьего неответа решила больше не писать, дать Анри прийти в себя.

О причине своего расстроенного вида по возвращении от Делоне не поведала даже Жанетте, зная её способность остро реагировать на подобные вещи и неспособность справляться с отражающимися на лице эмоциями. Потому что если матушка от дочери не узнает, то догадается по поведению её компаньонки.

Одно нестерпимо хотелось выяснить – что имел в виду Анри, когда спрашивал про видения во время слияния. Перед сном зашла к бабушке. Нана уже приготовила ту ко сну и удалилась помогать Иларии.

–… Это важно? – завершила Мари свой вопрос.

Тринилия, отложившая книгу при появлении внучки, притянула её руку к себе, ободряюще похлопала и погладила пальцами тыльную сторону ладони девушки:

– Конечно, важно. С помощью видений мы познаём суть, скрытую от нас.

– Но ты меня спрашивала об этом, а не объяснила. Почему?

Тринилия ответила вопросом на вопрос, улыбнувшись:

– Инквизитор твой, догадываюсь, интересовался? Раз задалась вопросом, теперь будешь думать. Нет секрета в этом. Камин и огонь – страсть, которую может тебе предложить твой знакомый. Человек он прожжённый в этом вопросе, но, да простит меня Владычица, верю ему – не испортит тебя.

– А липа? – нетерпеливо спросила Мари. Ленуар, и правда, пока казался открытой книгой, и бабушкина трактовка его мастерства поцелуя не удивила. – Я её представила, потому что у них родовое дерево такое было?

Почему имя не выговорилось, сама не знала. Бабушка широко улыбалась, раздумывала перед ответом. Мариэль вздохнула, прилегла рядом, потеснив заворчавшего абитата. Придвинула голову рядом с бабушкиной, рассеянно глядя в потолок, на который светильники и камин отбрасывали рваные движущиеся тени. Бабушкина рука обняла её, погладила по голове:

– Деревья, они ведь за землю держатся, общаются корнями между собой. Так и вы с Арманом выросли вместе, как два дерева в одном саду. Цветение – знак его невинности, любить только учится, страсти не поддавался, женщину не познал толком, другого я и не ждала от твоего видения.

– А если … если бы цветов не было, а вместо них липкины серёжки, зелёные? То, значит, уже влюбился?

– Сама порассуждай. Дерево отцвело, дало семена – готовится дать плоды, какими бы они ни были.

Девушка вздохнула глубоко. Расскажи бабушке всю правду – отругает, наверняка. И достанется тогда не только Мари, обязательно поедет и расскажет родителям Армана.

Как хорошо было под той липой! Видение получилось правдоподобное: Мари в первый раз показалось, будто она даже аромат чувствует, плывущий от мелких желтоватых соцветий. Так прекрасно было дерево, что она не удержалась – коснулась лицом цветочной гущи, пачкаясь в пыльце. Увидела себя со стороны и рассмеялась. А дерево потянулось к ней мягкой зеленью, нежно поглаживая, именно тогда Мари опомнилась. Коснулась ствола обеими ладошками и передала силу ментального дара дереву. Листья трогательно зашелестели, и тонкая ветка перед лицом немного выросла, сбрасывая соцветия.

– Кто придумал эти поцелуи, проверку магий на совместимость? – пробормотала она, вздыхая. – Почему нельзя это делать, когда уже можно жениться? Как жить три года, до полного совершеннолетия, если в голове постоянно свербят и свербят эти воспоминания?

Тринилия весело рассмеялась, прижав внучкину голову к себе и поцеловав в макушку:

– На то и расчёт – чтобы чувства прошли проверку временем.

– И как их проверить?

– Приносят обет чистоты, – Тринилия поглаживала внучку по спине. – С этого дня пара обязуется хранить друг другу верность и беречь друг друга. Мужчина заботится о чистоте своей возлюбленной, она – о его.

Девушка поднялась на локте и заглянула в добродушное лицо, обрамлённое гладкими чёрными с проседью локонами:

– Это значит, что они больше не будут целоваться?

– Лучше не делать этого: от поцелуев страсть только разгорается, а потушить сложно, останутся один на один с этим испытанием, потому что никто из посторонних не имеет права вмешиваться.

– А если только один приносит клятву – так бывает? Что тогда делает второй? – Тринилия молчала, задумавшись, и Мари снова опустила голову на подушку, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза. Уснёт – подумаешь, бабушка не выгонит.

«От поцелуев страсть только разгорается», – верно бабушка сказала, точнее бы Мари и не описала то, что было сегодня. Стыдно было поначалу, а потом мысли все улетучились, осталась одна, сосредоточенная на прикосновениях.

Во второй раз Арман был немного другой – внутреннее пламя полыхнуло, кажется, моментально, от прикосновения к коже возле уха, даже во рту всё пересохло и кожа на губах натянулась, как земля в пустыне, готовая дать трещину. Язык облизывал губы, но те высыхали снова и снова. Пока он не заметил это. Перед глазами возникшая липа сбрасывала цветы, и ветер разбрасывал её медонос, оставляя на ветках растущие семена…

– Твой дедушка, когда влюбился в меня, принёс клятву. Он был старше меня на три года, уже закончил первую ступень, а тут я, вертихвостка-новобранец, – Тринилия засмеялась, – знай, и я покуролесила немало. Досталось твоему деду…

Сонное состояние Мариэль исчезло, она рот открыла, изумлённо выслушивая признания бабушки, на людях всегда сдержанной и ратующей за нравственную чистоту.

– Нет, ты не думай, – спохватилась она. – Понравился он мне сразу. На тренировках махал мечом, как Белый Воин, – заглядение! Лучше его на факультете, кажется, и не было… А я, после того как мы почувствовали полное слияние, шутила над ним, делала вид, что другие тоже нравятся. Тогда-то он и принял обет чистоты, отваживал всех моих ухажёров, не подозревая, что только так я могу чувствовать его рядом – через заботу…

Голос Тринилии дрогнул, глаза её заблестели.

– Почему он… ушёл? – едва не вылетело «бросил». Мари вовремя поправилась, чтобы не ранить чувства бабушки. – Вы разлюбили друг друга спустя двадцать лет? Матушка говорила, что он, возможно, погиб в рудниках Южной Сурьи. А ты всегда о нём говоришь, как о живом. Почему? Если он живой, то, значит, бросил тебя. А это разве не смерть?

Тринилия вытерла слёзы и сердито проговорила:

– Живой он, я чувствую, как если бы рядом был. А ты иди к себе, улеглась в платье, умничает…

Мари улыбнулась, чмокнула бабушку в щёку и слезла с кровати, по пути потрепав развалившегося сира Мату.

– Благостной ночи, бабушка, – пожелала, останавливаясь перед дверью. – Конечно, он жив, обязательно должен быть жив.