Книга Охотник, страница 4 – Эйке Шнайдер

— А выглядит точь-в точь, будто напиханы. — Что за дурь в голову лезет, от жара? Какая ему разница, на самом-то деле?

— Нет, там все очень продуманно и красиво, Творец явно знал, что делал. Если действительно любопытно, потом на каком-нибудь висельнике могу показать.

— Не настолько любопытно.

Но сколь Гуннар помнил, вскрывать и изучать человеческие тела было строжайше запрещено. Или одаренным и тут закон не писан?

— Можно, если в стенах университета и не духовным лицом, — лекарь словно читал его мысли. — Объявлю лечебницу университетом, и вся недолга. Количество учеников закон не оговаривает.

— И будешь меня школярам показывать, — хмыкнул Гуннар.

Странное дело, но перспектива неминуемой гибели его не пугала вовсе. Отличная штука этот нездешний мак, только в сон клонит. Говорят, на севере растут грибы, которые воители тамошних племен едят, дабы преисполниться ярости и презрения к смерти. Интересно, если смешать то и другое? Захочется плюнуть в морду медведю, а потом, порубив его в ошметки, улечься спать прямо посреди крови и кишок и… Гуннар помотал головой — вот так, наверное, с ума и сходят, болтая обо всякой ерунде. Кстати, о кишках…

— Если говоришь, что мышцы — ерунда, срастутся, почему ты собрался меня хоронить?

— Потому что… — Эрик заколебался. — Насколько подробный ответ тебе нужен? И насколько честный?

— Собираешься сказать, что все будет хорошо и завтра я буду порхать небесным созданием?

— Сияющим и бесплотным? Я бы не назвал это «все хорошо».

Гуннар против воли фыркнул. Иллюзий по поводу собственного посмертия он не питал.

— Сейчас мне почему-то море по колено. Так что рассказывай, как считаешь нужным.

— Сейчас это говоришь не ты, а мак и лихорадка. — Эрик помолчал, подбирая слова. — Твари разъедают плоть, ты видел. И внутренности тоже. Тебе в живот тех существ попало довольно много…

— И кишки превратились в решето, — догадался Гуннар.

— Примерно так. Потом пришлось тащить тебя в город, и за это время содержимое кишечника…

— Говори прямо, я не девица: когда вы дотащили меня до лечебницы, в брюхе плавало дерьмо.

— Еще желудочный сок и немного желчи. Надо было, пожалуй, забрать образец того, что получилось, и подождать, пока не подвернется какой-нибудь дракон — наверняка и такую зверюгу бы положило.

— Драконов не бывает.

— Это ты так думаешь, — хмыкнул Эрик.

Он взял шандал на полдюжину свеч, склонился, внимательно вглядываясь во внутренности Гуннара и не забывая держать огонь так, чтобы капающий воск не попал ни в рану, ни на тело. Свечи а не светлячок, который обычно зажигали одаренные. Почему?

— По крайней мере, признаков омертвения сейчас не видно…

Разгибаясь, Эрик едва заметно пошатнулся, тряхнул головой — столик скрипнул, когда на него оперся здоровенный целитель.

— Дыры в кишках я заделал и брюшную полость отмыл. Но довольно много всосалось в кровь и сейчас травит тебя изнутри. И то, что осталось в кишечнике… срастить-то я его срастил, но заработать он пока не заработал… не тошнит, кстати?

Гуннар прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Мутило, но не так, чтобы срочно просить поганое ведро. Он помотал головой.

— Может, потому что мак… — задумчиво произнес Эрик. — Противорвотный.

— Пить хочется.

Лекарь кивнул, плеснул в кружку из кувшина.

— Очень медленно, самыми мелкими глотками, какими только сможешь.

Он приподнял Гуннару голову и поднес кружку к губам. Гуннар глотнул — и тут же выплюнул, расплескав.

— Что за дрянь?

— Мед, соль, и сода. Гадость редкостная, согласен, но так надо. Потом, когда поправишься, объясню, слишком долго…

— Когда или если?

— Я не знаю. Был бы ты… одаренным, я бы почти не беспокоился: на нас все заживает, как на собаках.

Выходит, и тут Гуннар не чета им. Одаренные действительно жили дольше и медленней старились. И, получается, легче выздоравливали. Но показалось, или Эрик замялся, словно хотел сказать не «одаренный», а что-то другое? Или опять разум шутит не к месту? Эрик сунул в глиняный горшочек полосу ткани, следом еще и еще.

— А так я не знаю, — продолжал он. — Не хотелось бы смотреть на вещи слишком мрачно.

— Лучше смотреть на них беспристрастно. — сказал Гуннар. — Итак, у меня в крови плавает зараза из кишок, сами кишки пока не работают, и что это значит?

— И это значит, что их содержимое вместо того, чтобы выходить положенным путем, всасывается в кровь…

— То есть вместо крови у меня тоже плавает дерьмо.

— Это ты называешь «беспристрастно», — рассмеялся лекарь. — Нет, все не настолько плохо… Ты молодой, здоровый и сильный. Так что есть причины надеяться, тело все же справится и с заразой, и с ядом.

Врет или нет? Раньше они были честны друг с другом, но у целителей свои представления о правильном. Мог приврать лишь для того, чтобы не омрачать последние дни.

— Ну и я помогу… когда снова смогу плести. Пока… извини.

Так вот почему свечи. Но насколько должен вымотаться одаренный, чтобы не суметь даже поддерживать светлячок — то, что любой из них мог делать совершенно бездумно, одновременно разговаривая, читая и даже?.. Хотя нет, на пике страсти светлячок Вигдис гас.

— Двое суток, да? Один?

— Был бы один, сдох бы уже. Вигдис от тебя не отходила… да и остальные. Ингрид отсыпается, Иде пока на ногах, но… — он развел руками. — Извини. Что смогли.

— Похоже, это я должен извиняться за причиненные хлопоты. И, чем бы это ни кончилось… Спасибо.

— Плеснешь при случае, — хмыкнул Эрик.

— И счет выставить не забудь, если будет кому…

Гуннар помолчал, размышляя, хочет ли он знать остальное. Встретить ли смерть понимая, что происходит, или надеяться до конца? И насколько здраво он сейчас рассуждает, учитывая, что мысли путаются, а от жара снова пересохло во рту. Не получится ли так, что потом он горько пожалеет о своем любопытстве?

— А если тело не осилит? И ваших плетений не хватит?

Эрик молча выудил из горшочка пропитанную мазью ткань, уложил полосу поперек раны. Рядом еще и еще, точно кроя крышу дранкой.

— Сердце перестанет справляться и начнет колотиться как бешеное. Живот больше не будет болеть…

— Он и сейчас не болит. Ты точно мне не врешь?

— Поверь, если бы не мак, тебе было бы сейчас очень несладко. Кстати… — Он вытер перепачканные мазью руки, взялся за пузырек с настойкой. — Пей.

— Говорю же, не болит.

— Когда заболит, поздно будет. Пей, вот же дал Творец такого барана пользовать…