Книга Нити магии, страница 65 – Эмили Бейн Мерфи

Может быть, я даже увижу, как Ева делает карьеру в Датском Королевском балете.

Лильян вместе со мной сидит допоздна, помогая мне подшивать внутренние детали Евиного платья для салонного обеда в тех местах, где ее любительские, не особо умелые стежки не будут видны.

– Ты еще не сказала Якобу? – спрашивает она, продевая серебряную нить в ушко иглы.

– Нет, – отвечаю я и поправляю свои атласные манжеты. С тех пор как поклялась не использовать магию, Фирн не разросся и не распространился дальше, и это заставляет меня гадать, не может ли он с течением времени раствориться или рассеяться. – Но я скажу завтра, – обещаю ей, так же как и себе.

Когда на следующий день после обеда я сижу на подоконнике в своей крошечной рабочей комнате и Якоб стучится в дверь, мое сердце начинает колотиться в груди, словно перестук весеннего дождя.

Я смотрю на свое отражение в оконном стекле, приглаживаю чуть растрепавшиеся волосы, а потом открываю дверь.

– Привет, Марит, – говорит Якоб. Уголок его губ слегка приподнимается, когда он видит меня. – Я нашел кое-что, что может тебя заинтересовать.

В руках он держит толстую энциклопедию драгоценных камней, подаренную мне на Рождество.

Я делаю шаг в сторону, чтобы впустить его, и внутри у меня словно вспыхивает молния. Якоб постукивает пальцем по книге.

– Здесь есть статья о камнях, меняющих цвет. Это случается, когда они подвергаются воздействию света.

– Вот как? – переспрашиваю я с нотками подлинного интереса. Якоб открывает энциклопедию, показывая маленький рисунок.

– Этот камень называется прустит. Он не особенно ценный, и, насколько мне известно, с ним не связано никаких интересных мифов или легенд. Но я подумал, что тебе следует взглянуть на него, просто на всякий случай.

– Прустит… – повторяю я. На иллюстрации изображен маленький красный камень, несколько напоминающий тот, что оставил мне отец.

– Иногда именуемый «рубиновым серебром», прустит – редкий минерал с ярко-красным металлическим блеском, – читаю я. – Камень следует держать в темном месте и не подвергать воздействию солнечных лучей, поскольку всякий раз, оказываясь на свету, он немного темнеет, пока в конце концов не становится совершенно черным.

Камень, который темнеет. Как тот, что носит Филипп.

Якоб встречается со мной взглядом, аккуратно кладет книгу на стол и поворачивается, чтобы уйти. Но когда он берется за дверную ручку, я говорю:

– Якоб… подожди.

Он останавливается и снова поворачивается ко мне лицом.

– Думаю, что могу помочь тебе, – говорю я и сглатываю, теребя свои атласные манжеты, сердце мое замирает. – В твоих исследованиях.

Я расстегиваю манжеты и нерешительно вытягиваю перед собой руки. И, если я когда-либо и сомневалась в том, что Якоб ко мне неравнодушен, все сомнения исчезают, когда я вижу его лицо. На нем отражается неприкрытая боль и тревога, и это говорит мне больше, чем любые слова.

– Марит, – произносит он, делая шаг ко мне. Глаза у него одновременно темные и яркие, он дышит с трудом, а голос его делается низким. – Теперь я… – он сжимает руки в кулаки. – Обещаю, – сквозь стиснутые зубы выговаривает он, – что не остановлюсь, пока не найду средство помочь тебе.

Несмотря на напряжение во всем теле, он берет меня за запястья невероятно мягко и проводит самым кончиком указательного пальца вдоль моих вен, словно исследуя рудные жилы. Это головокружительное ощущение, от которого по моей коже пробегает дрожь, а все чувства невероятно обостряются.

– Я хочу, чтобы ты взял с собой образец этого, – тихо говорю я. – Прежде чем ехать к доктору Хольму…

Потому что, как смерть Айви заставила полицию обратить больше внимания на исчезновение других слуг, так же и моя беда, возможно, поможет кому-то другому. Несчастье изо всех сил пытается одолеть нас, но даже в его пучине у нас остается кое-что: семя чего-то доброго, дающего надежду, что мрак все-таки отступит. Иногда я думаю о том, что если бы могла вернуться в прошлое и спасти сестру, то сделала бы это без размышлений. И все же, если бы она осталась жива… я могла бы никогда не встретиться с Евой, с Лильян, с Якобом.

– Возьму, – отвечает Якоб, и я чуть заметно улыбаюсь ему.

– В ту ночь, когда мы прятались от Нины и ты впервые рассказал мне о шахтах, – говорю я, вспоминая, как мы стояли на мерцающем льду пруда под небом, полным ясных звезд, – ты сказал мне, будто знаешь кого-то, кто может научить меня кататься на коньках.

Он кивает, убирая пальцы с моих запястий.

– Может быть, сейчас? – спрашиваю я и делаю шаг прочь от рабочего стола. Мне все еще нужно закончить платье Евы. Но у меня такое чувство, будто это мой последний шанс на что-то, и он мне невероятно сейчас нужен.

Я склоняю голову, показывая «Иди за мной» и старательно держусь от него на расстоянии вытянутой руки, пока мы забираем коньки с чердака. В доме Вестергардов по-прежнему бурлит работа: все готовятся к завтрашнему представлению. Внизу, точно муравьи, снуют слуги, входя и выходя в двери, неся мебель и цветы, дочиста отмывая окна по переднему фасаду.

– Нина убьет нас, если увидит, что мы бездельничаем, – шепчу я.

– Я уже ухожу, – отвечает он. – Нина не может меня уволить.

«Меня тоже», – думаю я. Даже если она этого пока не знает.

Вместо того чтобы пройти вместе с Якобом через кухню и оказаться прямо на пруду, я провожу его в заднюю дверь, в сторону оранжереи.

Каждый нерв в моем теле искрит крошечными молниями, и от этого кружится голова.

Но когда мы выходим из дома, моя тревога стихает и переходит в радость.

Брок сделал то, о чем я его просила, все и даже больше. Чисто белая глициния свисает гроздьями, легкими, словно шепот. Соцветия покачиваются, точно нежная завеса из сосулек и кружева, скрывая нас от всего мира.

– Сюда, – говорю я, раздвигаю глициниевый занавес и вхожу в галерею. Там прохладно и сумрачно, а густой аромат цветов кружит голову. Кисти сиреневой глицинии свисают как раз до такой высоты, чтобы я могла приподняться на цыпочки и потрогать их кончиками пальцев.

– Что это? – спрашивает Якоб, делая шаг вперед, и поскальзывается. Тропа перед нами тянется ровной прозрачной полосой. Брок помог мне залить пол галереи тонким слоем воды, который кристаллизовался в лед. Когда мы закончим, Рая растопит его, а Лильян делает все возможное, чтобы отвлечь Нину. Гроздья глицинии щекочут мои руки, и я кладу около ног свои коньки.

– Якоб… – нерешительно говорю я и делаю глубокий вдох. Я следила за тем, чтобы он не прикоснулся к моей одежде, пока не буду готова.

Делаю к нему скользящий шаг и обхватываю пальцами его запястье, чувствуя, как учащается его пульс. Так же, как в канун Рождества. Но на этот раз я подношу его руку к своему телу и осторожно кладу его ладонь на свою талию. Я чувствую, как он напрягается, когда читает вышитые мною письмена.