Книга Марш мародеров, страница 46 – Сергей Волков

А Вилен предположил, что мы столкнулись с каким-то неизвестным физическим явлением вроде электростатического поля, только стабильного во времени и пространстве. Они с Ником заспорили, но я ничего не поняла и молчала вместе с Халом.

Спорили, спорили, но так ни до чего и не договорились. Очень надеюсь, что, по крайней мере, поле это безопасно для здоровья. Мне болеть нельзя, потому что я обязательно с мамой должна встретиться. Вернуться домой. Когда наша партизанская война закончится, я поеду в Иркутск. Попрошу Вилена, чтобы он отремонтировал какую-нибудь машину, возьму Камила и поеду. С Камилом мне ничего не страшно. Я всю жизнь мечтала о таком друге — сильном, смелом и надежном.

Вот он лежит сейчас рядом со мной, спит вроде, но ушами все время двигает — слушает, что вокруг происходит. И если человек где-то по улице проходит, сразу вскакивает и всем своим видом показывает — тревога!

Люди здесь ходят часто. Мы второй день ждем Вилена и Бабая. За это время человек двадцать видели. Один раз группа из пяти человек даже завернула в школу. Мы уже приготовились уйти, но они походили по первому этажу — и ушли.

Вообще, тут ночью очень жутко. Все время кажется, что кто-то бродит внизу, по пустым классам, звуки какие-то раздаются оттуда. Но я всегда на Камила смотрю. Если он спокоен, значит, это всего лишь мыши. Или призраки. Призраков я не боюсь.

Я боюсь людей.

Бабай приходит утром на третий день ожидания. Приходит один. Хал, дежуривший у чердачного окна, тихонько свистит, привлекая внимание спящих Ника и Эн. Камил вскакивает, стуча когтями, подбегает к дозорному и высовывает лохматую морду в окно. Неизвестно, что он там видит, но неожиданно начинает махать хвостом и вываливает язык, словно бы улыбаясь.

— Он его признал! — радостно говорит заспанная Эн.

Ник хмыкает, снимает автомат с предохранителя и идет вниз. Вскоре он возвращается с Бабаем. Глава общины выглядит сильно похудевшим. Синяки на лице почти прошли, но двух передних зубов как ни бывало.

— Живые, значит, — говорит он вместо приветствия. — Едрит-архимандрит. Очкарик ваш тоже живой. Измудохали его сильно.

— Нафига, блин? — удивляется Хал. — Чё с него взять, с дохода?

— Проверка, — криво усмехается щербатым ртом Бабай. — У нас теперь так — всех новичков проверяют: кто, откуда, зачем пришел? Ну, и все такое прочее…

— Аслан приказал?

— А кто же еще. Он же теперь — власть. — Бабай наклоняет голову и тихо добавляет: — Сволочь, сука.

— В чем заключается проверка? — озабоченно спрашивает Ник.

— А у них все просто, парень — трое держат, один бьет ментовской дубинкой и вопросы задает.

— И? — напрягается Ник.

Не то чтобы он не верит в Юсупова, но уж больно жуткая картинка рисуется в мозгу.

— Нормально всё. Не сказал он про вас. Всё кричал про сторожа убитого и бандитов с двадцать пятого километра. «Вы же полиция, вы должны задержать преступников!» Кремлевские ржали потом долго.

— Понятно. А сейчас он где?

— Отлеживается. Бабы ему ребра тряпками перетянули, листами подорожника облепили. С завтрашнего дня на работу должен выйти. Пока его в землекопскую бригаду отрядили.

Бабай умолкает, оглядывает чердак, рюкзаки, спальники, задерживается взглядом на автоматах, встречается глазами с внимательно следящим за ним Камилом и переводит разговор на другое:

— Я смотрю, прибарахлились вы… Танковое училище?

— Угу, — кивает Ник.

— И сожгли потом.

— Чтобы врагу не досталось.

Бабай вытаскивает грязную тряпицу, заменяющую ему носовой платок, вытирает пот, выступивший на лысине.

— А Аслан со своими бошки ломают — кто пятерых его людей завалил и пожар устроил.

— Четверых, — поправляет Хал. — Мы, блин, четверых мочканули.

— А-а, значит, пятого не вы… — Бабай делает движение глазами — словно что-то отмечает для себя в памяти. — Ну, я так и подумал. Четверо-то пропали, с концами. А одного возле бывшего ресторана «Акчарлака» нашли. Четыре дырки в спине.

— Из чего стреляли? — заинтересовано спрашивает Ник.

— А в него не стреляли. Проткнули почти насквозь и ствол за shy;брали.

— Это же Фи… — начинает Эн, но Ник резко обрывает ее:

— Погоди! Значит, они не знают, что…

— Что «что»? — прищуривается Бабай.

— Что у нас есть танк, двести стволов, патроны и гранаты! — режет правду-матку Хал.

— Едрит-маргарит, вот, значит, как… Ну-ну… — кивает Бабай. — А делать что собираетесь?

— Есть хотите? — отвечает вопросом на вопрос Ник и пододвигает к Бабаю вскрытую банку тушенки, в которую воткнут штык-нож.

— Рахмет [30] .

Пока он ест, аккуратно, не роняя ни кусочка мяса, ни капли жира, на чердаке царит тишина, нарушаемая лишь постукиванием ножа о банку. Когда с тушенкой покончено, Камил подходит к Бабаю и, наклонив голову, внимательно смотрит на опустошенную банку.

— На. — Бабай ставит ее перед псом.

Камил радостно вылизывает жестянку и уходит в свой угол.

— Вы ему понравились, — тихо говорит Эн.

— Меня больше удивляет, как он вообще с вами ходит, — флегматично отвечает Бабай. — Видать, не может собака без людей. А про Танковое народ знаете, что говорил? Что там тысячи собак, людей жрут на раз. А дальше на запад по Оренбургскому тракту вообще местность зараженная, газ какой-то желтый или туман. Все, кто туда попадает, с ума сходят и мрут, как мухи.

Помолчав, он добавляет:

— Теперь вижу — врут люди. А?

— Ага. — Ник протягивает Бабаю бутылку с водой и сухарь с кусочком сыра. — Расскажите, что в городе сейчас творится.

— Что-что… Власть у нас теперь есть, крепкая и полномочная, мать ее. Военный комендант города Казани — это майор Асланов, понятно, да? Монах при нём как бы политруком. Общественная организация «Второй шанс». Мулла один еще, Фарид-ага, тоже с Монахом, спелись они — мол, Бог един, только молимся мы по-разному, а так все одинаковое, и всему народу надо стараться, работать, не грешить, власть почитать и все такое прочее. И если грешников не станет, то наступит всеобщее счастье — всех на небо возьмут, прямо в рай.

— А как же люди Аслана? — удивляется Эн. — Они же грешат! Убивают даже…

— А им можно, — недобро ухмыляется Бабай. — Они как бы божьи прислужники и всё, что ими делается — во благо и на пользу. «Второй шанс» — это вам не бирюльки, там все серьезно.

Эн вспоминает лицо уголовника, тащившего ее в кусты, и закусывает губу от злости.