Книга Капля чужой вины, страница 21 – Геннадий Сорокин

Зрелище, представшее передо мной, было настолько сюрреалистическим и неправдоподобным, что я в первую секунду лишился дара речи и замер на месте, не зная, что делать дальше. В тот миг я не обратил внимания, как на мое появление отреагировал старик Прохоренков. Подсознание запомнило его изумление, но мозг был занят другим и отодвинул «картинку» на задний план, до лучших времен.

– Что вы делаете? – немного придя в себя, спросил я.

– Книги жгу, – спокойно ответил болезненного вида старик, потрепанный жизнью и временем.

На моих глазах он достал из мешка подарочное издание «Трех мушкетеров» Александра Дюма, ласково, как живое существо, погладил обложку, любовно поцеловал ее и отправил в костер.

– Я сотрудник милиции, – на всякий случай представился я.

– Я это уже понял, – ответил старик. – Сам всю жизнь в системе ИТУ ^[2] отработал, так что коллегу за версту чую. У тебя нет закурить?

Я протянул ему пачку «Родопи». Старик поморщился:

– Болгарский табачок слабый, как наши папиросы, до самой задницы не пробирает! – но сигаретку взял и прикурил от спички.

– В первый раз вижу, чтобы человек по доброй воле жег книги, – сказал я. – Вы выбрасываете в огонь целое состояние. Каждая ваша книжка на базаре стоит рублей 15–20. Подарочный томик Дюма, в хорошем состоянии, можно за четвертной толкнуть, а то и дороже.

– Я вижу, ты разбираешься в книгах и можешь отличить настоящую вещь от макулатуры. – Старик достал иллюстрированный том «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, быстро пролистал его, поцеловал и отправил в огонь.

У моего отца было такое же издание. Его можно было купить за одни только картинки. Я по ним в детстве не один десяток «Наутилусов» нарисовал – и в разрезе, и под водой, среди рыб.

– Всему на свете есть начало, и всему есть конец, – философски изрек старик. – В конце пути нельзя изменять идеалам юности и предавать своих друзей. Книги – это мои лучшие и единственные друзья, и я не могу оставить их на поругание чужим людям. Когда я представлю, что на «Таинственный остров» будут ставить сковородку с жареной картошкой, у меня ноги судорогой сводит и в груди тесно становится, как при грудной жабе.

От забора раздался требовательный собачий лай. Я присмотрелся: к куску выступающей из бетона арматуры был привязан небольшой беспородный кобелек с загнутым, как у лайки, хвостом. Песику явно наскучило сидеть на привязи. Ему хотелось побегать по пустырю, задрав ногу, обновить отметины на заборе, обнюхать рельсы, ведущие на хлебокомбинат.

– Мне уже недолго осталось, – не обращая внимания на кобелька, продолжил старик. – Наследников у меня нет, вернее, они есть, но я не хочу, чтобы книги попали в их руки. Когда я умру, дочери примчатся делить наследство, а никакого наследства-то и нет! После меня останется домик-развалюха да поношенные вещички, место которым на помойке. Единственное ценное, что у меня есть – это книги. Я собирал библиотеку всю жизнь. Недоедал, недопивал, но хороших авторов при первой же возможности покупал. Сегодня настало время проститься с ними… Выпить за упокой души моих друзей не хочешь?

Он достал граненый стаканчик, протянул мне. Из внутреннего кармана вынул чекушку водки.

– Специально для такого случая припасли? – спросил я, показывая на бутылку. – В магазинах чекушки не продают, только поллитровки.

– Приятно встретить не только умного, но и наблюдательного человека, – похвалил старик. – Мне по состоянию здоровья пить нельзя, но иногда одолевает такая тоска, что рука сама тянется к бутылке. День пропьянствуешь – наутро сил нет идти за опохмелкой. Для такого случая, когда ноги не идут, а голова на куски раскалывается, у меня был припасен целый ящик чекушек. Эта – последняя.

Он налил мне полный стаканчик, резко выдохнул, закрутил жидкость в бутылке и влил в себя из горлышка остатки. Поморщился, передернулся всем телом, попросил еще сигаретку.

– Ты пей, не бойся, – сказал он. – Моя болезнь через водку не передается, не заразная она.

Я выдохнул, выпил, вернул стаканчик.

– Вижу, милицейская молодежь еще не прогнила, пить не разучилась, – одобрил старик.

– Вы считаете, что у книг есть душа? – спросил я.

– Я в этом уверен. Иную книгу возьмешь в руки, еще не откроешь, а уже чувствуешь, как в ней бьется сердце автора. Есть книги, где весь смысл спрятан в одной-единственной строчке, а есть пустышки, в которых много слов, но нет души. Такие книги как жвачка – прочитал и забыл.

– Душа у всех разная, – философски заметил я. – У кого-то сердце горячее, жизненная энергия бьет ключом, а кто-то уже выдохся, но хочет поделиться с потомками своим опытом.

– Ты не прав! – возразил старик. – Душа – она или есть, или ее нет. Наш Генеральный секретарь на ладан дышит, а – на́ тебе, три книжки написал! Ты что, думаешь, в них душа есть? Ничего там нет, одно прилизанное словоблудие да лозунги – какие мы молодцы и как у нас все здорово.

– Вы читали Брежнева? – удивился я.

– Нет, конечно! Что умного может написать старик, который по бумажке-то с трудом говорит?

Он достал из мешка «Рассказы о Шерлоке Холмсе».

– Эту книгу я купил на последние деньги в 1964 году, сразу же после рождения младшей дочери. Жена при виде книги просто взбесилась, завопила, как базарная баба: «Кому нужны твои книги, кто их читать будет?! Лучше бы кусок мяса в гастрономе взял, чем эту макулатуру в дом тащить!» Она оказалась права. Дочери книги из моей библиотеки не читали, а жена вообще ничего никогда не читала, даже газеты. Если сейчас мои книги попадут в руки дочерям, то тут же отправятся в букинистический магазин и достанутся неизвестно кому.

В начале разговора у меня была мысль попросить книжку на память, но как попросишь, если он относится к книгам как к живым людям? Это все равно что предложить отдать ребенка на воспитание в чужую семью. Приемная семья может быть порядочной и зажиточной, но кто его знает, как в ней сложится жизнь родного дитятки.

– Здесь все ваши книги? Вся библиотека? – спросил я, когда старик Прохоренков отправил в костер последний том.

– Две штуки дома оставил, самые потрепанные. Когда меня будут в больницу забирать, сожгу их в печке. Должен успеть! А если буду совсем плох, то и черт с ним! Две книги – невелика потеря. Дочери их сами сожгут. Они же книги по обложке оценивают. Если краски выцвели, уголки растрепались, значит, эта книжка ценности не представляет и только на растопку годится.

Песик вновь залаял. Он увидел приближающуюся к нам девушку. Обрадовался ей, встал на задние лапы, натянув поводок.

– Жучок, ты так шею себе свернешь! – сказала девушка.

Она подошла к собачке, потрепала ее по загривку. Повернулась к нам, улыбнулась.

– Мара, – представилась девушка.