Книга Вниз, в землю. Время перемен, страница 73 – Роберт Силверберг

– Сегодня. Сейчас.

34

Нам требовалось уединиться. У Портового Суда есть загородный дом в горах, в двух часах езды на северо-запад от столицы. Там принимают знатных гостей и заключают договоры. Я знал, что сейчас там никого нет, и забронировал его на три дня для себя. В полдень я заехал за Швейцем на служебной машине. Там всегда дежурит прислуга – повар, горничная, садовник. Я предупредил их, что мы будем вести особо конфиденциальные переговоры и они ни под каким видом не должны нам мешать.

– Вечером лучше не есть, – сказал Швейц. – Рекомендуется также полное телесное очищение.

В доме была отличная баня. Мы вымылись, попарились, облачились в свободные шелковые одежды. Стеклянистый блеск в глазах Швейца выдавал, как он сильно волнуется. Я был напуган, ожидал от этого вечера самого наихудшего и сравнивал себя с пациентом, которому предстоит операция с очень малыми шансами на успех. При этом я был исполнен мрачной решимости и желал одного: поскорее с этим покончить.

– Последний шанс, – сказал Швейц, широко улыбаясь. – Вы еще можете отказаться.

– Нет.

– Но вы понимаете, что это рискованно? Ни у одного из нас нет опыта в подобных делах. Опасность налицо.

– Да, понимаю.

– И подтверждаете, что идете на это добровольно, без принуждения?

– В чем дело, Швейц? – сказал я. – Несите вашу отраву.

– Хочется убедиться, что ваше высочество полностью готовы к возможным последствиям.

– Так, может быть, контракт заключим? – осведомился я с ядовитым сарказмом. – Освободим вас от всякой ответственности на случай, если вашему соучастнику вздумается предъявить обвинение…

– Как пожелаете. Он необходимости в этом не видит.

– Это было сказано в шутку. Значит, вы тоже нервничаете, Швейц? Сомневаетесь?

– Мы собираемся предпринять смелый шаг.

– Так давайте его предпримем, пока не раздумали. Доставайте свое снадобье, Швейц. Скорее.

– Да. – Он хлопнул в ладоши с торжествующим смехом, и я понял его хитрый замысел. Теперь я сам умолял его начать эксперимент! Дьявол, дьявол!

Он достал из дорожного саквояжа конверт с порошком, я велел принести нам два бокала охлажденного маннеранского золотого. Половину порошка Швейц высыпал в мое вино, половину в свое. Порошок растворился почти мгновенно, лишь на миг оставив за собой легкое серое облачко. Мы взяли бокалы, я посмотрел на Швейца; позже он говорил, что я улыбался как робкая девственница перед тем, как раздвинуть ноги.

– Надо выпить все залпом, – сказал он, и мы выпили. Я откинулся назад, думая, что наркотик подействует сразу. Голова слегка кружилась, но только от вина на пустой желудок.

– Долго ли еще ждать? – спросил я. Швейц пожал плечами.

– Должно пройти какое-то время.

Мы ждали молча. Я попробовал проникнуть в его разум, но ничего не почувствовал. Поскрипывание половиц, шелест насекомых за окном, легкий гул электрической лампы слышались четче обычного.

– Вы не знаете, как он действует? – не выдержал я.

– Он может сказать только то, что слышал. Телепатические способности заложены в каждом из нас от рождения, но химические субстанции в нашей крови препятствуют их развитию. Редко кто рождается без такого ингибитора – они-то и есть телепаты, но остальным это не дано. Обычным людям нужно, чтобы у них перестал вырабатываться определенный гормон, и это часто принимают за сумасшествие. Сумарский наркотик, как говорят, нейтрализует на время наш естественный ингибитор и позволяет вступить в умственный диалог. Так он слышал.

– Значит, мы все могли бы быть сверхчеловеками, если б собственные железы нам не мешали? – сказал я.

– Может, наша биология не зря так распорядилась? – с широким жестом предположил Швейц. – Может, это сделано, чтобы защитить нас от самих себя, а? – Он смеялся, лицо у него горело. Я спросил, верит ли он в этот ингибитор и убирающий его наркотик; он сказал, что не компетентен в таких вопросах.

– Чувствуете что-нибудь? – не унимался я.

– Только хмель.

Мы ждали. Возможно, ничего и не случится, думал я – хорошо бы. Потом Швейц сказал:

– Кажется, начинается.

35

Сначала я почувствовал, как работает мой организм: сердце стучало, кровь пульсировала в артериях и в ушах, в поле зрения проплывали кровяные тельца. Я стал необычайно восприимчив к внешним стимулам: движению воздуха, прикосновению ткани к телу, давлению ступней на пол. Услышал, как струится вода в далеком ущелье. Потом восприятие окружающего при всей его интенсивности стало суживаться. Я уже не различал очертаний комнаты и видел только туннель со Швейцем в конце – все остальное скрывала дымка. Я испугался и попытался прояснить свои чувства – так выпивший лишнего пытается преодолеть опьянение, – но чем больше я старался вернуться в норму, тем быстрей все менялось. Опьянение усиливалось, лицо омывали радужные потоки – мне казалось, что я вижу источник, из которого испил Дигант. Воздух бил в уши со звуком, сначала едва слышным, потом перешедшим в крещендо и наполнившим всю комнату, но не причиняющим боли. Стул подо мной бился согласно с пульсом самой планеты. Затем, даже не ощутив, что пересек некий рубеж, я понял, что мои чувства удвоились: я слышал двойное сердцебиение, двойной кровоток, двойное движение внутренностей. Но это не было простым умножением на два: другие ритмы, отличаясь от моих, симфонически с ними взаимодействовали, создавая столь сложные перкуссионные фразы, что моя мозговая материя таяла при попытке их уловить. Я начал раскачиваться в такт с ними, хлопать себя по бедрам, прищелкивать пальцами. Швейц в конце туннеля делал то же самое, и я понял, чьи ритмы воспринимаю. Мы спаялись воедино. Я уже не отличал его сердцебиения от своего и порой, глядя на него через стол, видел собственное лицо, красное, искаженное. Реальность разжижалась, опоры и стены рушились: Киннал Даривал перестал ощущаться как индивидуум; понятий «он» и «я» больше не было, только «мы». Я утратил не только свою личность, но и саму концепцию личности.

Я долго оставался на этом уровне, и мне показалось, что действие наркотика начинает ослабевать. Краски тускнели, комната обретала свой прежний вид, и я снова отличал тело и разум Швейца от своих собственных. Но, вместо облегчения из-за того, что худшее позади, я испытал лишь разочарование: где же обещанное Швейцем слияние умов?

Как выяснилось, я ошибался.

Первая волна в самом деле прошла, но подлинная общность лишь начиналась. Мы были отдельны и все же связаны. Пришло истинное самообнажение. Его душа лежала передо мной на столе – стоило лишь подойти, чтобы взять в руки и рассмотреть такой-то инструмент, такую-то вазу, такие-то украшение.

Надо мной нависало лицо матери Швейца, ее бледная грудь с голубыми прожилками и огромным твердым соском. Вот детские приступы ярости, вот воспоминания о Земле. Глазами Швейца я видел мать всех миров – изуродованную, обезображенную, покинутую, но сквозь уродство проглядывала краса. В этом заброшенном городе он родился; вот сеть проезжих дорог, которым не меньше десяти тысяч лет; вот то, что осталось от древних храмов. Первая любовь. Разочарования, расставания. Предательства. Взаимные откровения. Рост и перемены. Разложение и отчаяние. Путешествия. Неудачи. Соблазны. Признания. Солнца ста миров.