Книга Как я был пособием, страница 78 – Петр Ингвин

– Марианна, мне очень жаль, но я не могу воспользоваться вашей с мамой жертвой.

– Это не жертва!

– Понимаю, что от души. – Я поймал ее сжавшийся кулачок и дружески пожал. И пусть со стороны на меня кидают косые взоры, если кто-то заметит. Как недоневестор, который чего-то там не прошел по местным меркам, я еще в своем праве. – Очень хотелось бы объясниться, рассказать все… Но главное скажу сейчас: я не могу убежать, меня слишком многое здесь удерживает. Ключевое слово – здесь. Именно здесь. – Махом руки я указал на мрачного великана башни.

– Знаю, ты человек слова. И долга. Поэтому человолчицу можешь взять с собой. – Кулачок Марианны разжался, горячие пальцы перехватили мою ладонь.

– Человолчицу? – Я моргнул. – При чем здесь она?

– Не она? Что же тогда? Или кто?

Теперь мы шли как школяры на первый звонок: держась за ручку, нога в ногу, четко выдерживая расстояние до впереди идущих. Лицом друг к другу. Ни дать, ни взять – влюбленная парочка, если со стороны. Тили-тили-тесто. Только взгляды выдавали истину – печально-отрешенные, замороженные, капавшие страданием. Не взгляды, а прощальная песня летящего к солнцу Икара.

Кстати, загадка: почему все помнят глупого Икара, а не Дедала, который изобрел те самые крылья? Все просто. У Икара – чувства, эмоции, энергетика. Ему сопереживаешь. Ведь убьется, несносный мальчишка, нарушивший все, что можно и нельзя… А Дедалу не сопереживаешь, не отождествляешь себя с ним. Никто не хочет придумывать крылья и, тем более, делать их. А летать хотят все.

Через руки в нас текло электричество, полюса менялись по сто раз в секунду: плюс на минус, минус на плюс. Никогда я не понимал природу переменного тока – до этой секунды. В точке соединения раскалилось до тысяч градусов вовсе не дружеское противоположнополое рукопожатие. Теперь оно было злым, бешеным, тщательно сдерживающимся. Чувственным и равнодушным одновременно. Притягивающе-отталкивающим. Я не знал, как разорвать его… и не хотел. Но без этого никак – каждая секунда промедления пичкала прекрасную царевну несбыточными надеждами. От них рождались сумасбродные идеи. Идеи требовали воплощения. Готовность на внезапный поступок захлестывала организм, наполняла нервозностью, ожесточала взор. В бурлящую кровь впрыскивался яд обманутых ожиданий, но понимание свершившегося не вело к его принятию. Мечты не сдавались. Пальцы хрустели. Реальность плакала.

– Если выберется минутка поговорить с глазу на глаз, я все объясню, – прошептал я. – Понимаешь, дело не в Томе. И не в тебе. Дело во мне.

О царевну словно молния сломалась. Именно сломалась: долбанувшись и отскочив треснувшими кусочками. Рука Марианны судорожно вырвалась из моей, взгляд убежал в сторону. Кажется, в глазах заблестело.

На нас обратил внимание Юлиан. Его брови удивленно взлетели, он быстро отвернулся.

Впереди Тома с цариссой Асей продолжали беседу, не отвлекаясь на окружавшее. Только тема сменилась.

– Черт? Остался жив?! – Царисса, кажется, испугалась. – Где он сейчас?

– Сбежал к рыкцарям. – Тома сделала паузу. Она вовсю осваивала искусство интриги, готовя себя к возможному высокому будущему. Если отправка домой задержится, полученное умение ей пригодится. – Сейчас он, наверняка, убит. Хороший был человек.

– Черти должны уничтожаться сразу!

Вот еще один повод держаться подальше от всех и поближе к своим.

– Как его звали?

– Я не интересовалась, – беззаботно отмахнулась умничка Тома.

– Ты помнишь закон? – Ася жестко процитировала: – Да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ведь закон справедлив, когда он выполняется, всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.

– Мы учили.

– Мало учить, нужно нести великие слова в своем сердце. Закон не допускает толкований. Не зря вбивают с детства: «Ангелы милосердны. Они всегда пытаются спасти Падших. Нельзя проявить слабость. Слабый человек – мертвый человек. Слабое общество – мертвое общество. Быть слабым – предательство. Побороть искушение. Отказать ангелам ради них же. Исполнить Закон».

– Алле хвала! – автоматически отозвалась Тома.

Прямо сердце радуется. Тома мимикрирует идеально. Но если начнется «болезнь крота», когда встроившийся в чужую систему человек начинает чувствовать себя ее частью и разделять идеалы уже не только на словах…

Бежать. Домой. Как можно быстрее.

Встречный отряд обтек нас, рассредоточиваясь вокруг и позади. Войники привычно создали круговую оборону – на всякий случай, как и положено. Асины мужья молча пристроились в хвост, спешившись и ведя на поводу своих и приведенных нам коней. Пиявка недовольно косилась на них, но молчала. Шарик не молчал. Один из мужей принялся корчить ему забавные рожи. Щенок с удовольствием принял игру и гавкал теперь только на него – с восторгом и безмерным воодушевлением. Интуиция подсказала, что игрун – отец Марианны. Царевна – просто ксерокопия с него, уменьшенная, омоложенная и постройневшая. Те же широко расставленные глаза, гордый нос, острый подбородок. Тот же каскад русых волос, та же светлая, почти белая кожа, в отличие от мрака воронова крыла над смуглоликостью мамаши. И тот же готовый жить и умирать непреклонный взгляд.

– Ты хорошая. Очень хорошая… – прошептал я, утешая и вроде бы разряжая обстановку, но, как оказалось, еще больше запутывая. – Просто мы с тобой…

– Не подходим друг другу?

– Нет! То есть да!.. Еще как!.. Фу, подходим, конечно.

Меня затрясло. Потерявшее краски лицо Марианны опустилось:

– Значит, фу?

– Я не то хотел сказать. Просто мы встретились слишком…

– Поздно, – выстрелило из только что крепко сжатых губ. Рука Марианны стыдливо дернулась тыльной стороной к носу, к появившимся в уголках глаз прозрачным капелькам, но сила воли вернула ее обратно. Царевны не плачут.

– Или рано, – со вздохом поправил я.

– Даже так?

– Я мог бы все объяснить, но не на ходу. Невозможно в таких условиях. Слова впопыхах, это… не будет правильно. Точнее, правильно, но… неправильно. Потому что… как бы это сказать… ну, понимаешь… вот именно поэтому. Потому что – никак.

Я совсем запутался. В ответ упало:

– Хорошо.

Краткий укол глазами – красными и текущими – и больше Марианна ни разу ко мне не повернулась.

Сказала: хорошо. Что хорошо? Кому хорошо? Всем плохо. Ей плохо, потому что не понимает, что происходит. Мне плохо – из-за живущей в сердце Зарины, которую не забыть, и Томы, которую не бросить.

– Мы стараемся… – неслась спереди отменная жизнерадостность цариссы Аси.

– Кто «мы»? – напряглась Тома.

– Забудь. Не важно.

Снова тайны. У всех тайны. Тайна на тайне и тайной погоняет. Ничего не меняется, все по-прежнему: количество тайн внутри тайн растет и растет, как снежный ком.