Онлайн книга «Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова»
|
И вплоть до самого нашего отъезда, стоило мне только показаться на улице, как за мной устремлялась улюлюкающая толпа малышни: — Брехло!!! Брехло иде, восьмий этаж!!!! * * * Шел день за днем. Мы все так же ходили на Псёл, став черными от загара. Так как бани у наших хозяев не было, с собой мы всякий раз брали кусок мыла. Валялись на берегу и читали книжки. Обратно идти было тяжело, жарко, и кусали слепни. Со временем мы научились тормозить попутный транспорт, включая и цыганские повозки. Нас довозили до перекрестка, сокращая дорогу ровно вдвое. Обычно во время пути мы шли и разговаривали, хотя разговорами это назвать было трудно. В основном говорила мама, а я слушал. Она рассказывала мне о своей школе у Военторга, где училась с ребятами — выходцами из известных семей, вроде племянников маршала Жукова или сына наркома Кагановича, — как ее пионервожатыми были дочки Хрущева и Буденного, какие буфеты устраивал в школе Никита Сергеевич и как ее одноклассник, сын прокурора Москвы, поведал, что когда вырастет, то первым делом убьет своего отца за то, что тот водил его на допросы врагов народа и заставлял на это смотреть. Мама пела веселые песни своей студенческой молодости и рассказывала, как познакомилась с отцом, когда они учились в МГУ. От последнего совместного отпуска родителей в позапрошлом году у меня осталась красивая туристская кепка с пластмассовым козырьком и с надписью: SAULKRASTI-72. Еще мама сообщила, что в следующем году она защитит диссертацию, будет получать больше, и тогда мы снова сможем поехать в Крым или Прибалтику. Однажды мама принялась объяснять, почему тут все так плохо живут. Рассказала про раскулачивание, про колхозы, как людей, настоящих крестьян, увозили в ссылку целыми селами, а дома оставались лодыри да пьяницы, не умевшие ни сеять, ни жать. Говорила про то время, когда каждую яблоню, каждую грушу обложили налогом, и чтобы не платить, хозяева деревья эти принялись повсеместно вырубать. Вот отчего тут с тех пор ни яблок, ни груш. Зато, говорила мама, здесь совсем не глушат «Голос Америки», такое радио тут никто не слушает. Это точно. Даже на такой допотопной радиоле, что стояла у нас в хате, принималось отлично. Мы ловили «Голос Америки» и «Свободу» в те редкие минуты, когда в доме никого не было, кроме нас. В далекие дошкольные времена, на даче в Щербинке, я засыпал под треск дедушкиного приемника, запоминая наизусть почти каждую передачу. И если в выходные приезжали гости, то, рассаживаясь к обеду за большой стол на террасе, они валились от хохота, едва я начинал: «Вы слушаете „Голос Америки“ из Вашингтона!» Обычно после обеда я вытаскивал на прогулку Валину сестру Ирку и ее двоюродного братца, вечно голодного Сашку, и мы шли гулять куда глаза глядят. Сашка явно боялся лишний раз выйти за ворота, опасаясь хлопцев, от которых ему доставалось с завидным постоянством, приходилось тащить его почти насильно. А меня здесь так ни разу и не отлупили. Думаю, он считал, что я заговоренный. Мама периодически говорила: — Все-таки Сашка — дегенерат! А мне казалось, что не такой уж Сашка и дегенерат, просто в свои четырнадцать он вел себя как семилетний. Мечтал всегда о какой-то ерунде, играл в совсем уж детские игры, целый месяц воображая себя Янеком из фильма о четырех танкистах. А Ирка была шустрой и веселой, хоть и ябедой. Я пробовал пересказывать Сашке с Иркой самые главные мои книги, загадывать ребусы и шарады из Перельмана, но быстро увидел, что им это не интересно. Зато я научил их делать дудки из сухого борщевика, и мы бродили по дорогам и свистели. Больше всего Сашке с Иркой нравились дурацкие песенки и страшные истории. После стольких смен в пионерлагерях подобное я знал без счета, и они просили меня исполнять именно это. * * * А грибы-то мы нашли! Однажды, возвращаясь с реки, мы чуть забрали в сторону и через четверть часа заметили в степи какую-то сине-зеленую прямоугольную заплатку. Заплатка оказалась сосновой посадкой приличного размера. С какой целью тут высадили эти сосенки, было непонятно, но главное, под каждой там было по несколько маслят, маленьких, все просто один к одному, только появившихся, не червивых. На следующий же день мы отправились с рассветом туда, причем я совсем не протестовал, так хотелось сделать маме приятное. Позаимствовав корзины у хозяев, мы прочесали весь этот искусственный лес. Под низкими ветками приходилось ползти буквально по-пластунски, после чего у нас была полная башка трухи, паутины и иголок, но это того стоило. Мы собрали столько, что после того, как эти маслята были отварены и засолены, их получилось ровно на полное ведро, а я-то хотел его выкинуть. Ведро поставили в погреб и закрыли на ключ от Сашки, ну а мама была просто счастлива. Валя, в Москве от мамы не отходившая, тут с самого нашего приезда стала вести себя так, будто мы соседи, никак не больше. Мама сначала удивлялась, потом обижалась, но дней через десять привыкла и несколько раз мне на Валю жаловалась. Та любила взять понравившуюся вещь из маминого раскрытого чемодана и, приложив к себе, встать у зеркала, направив на маму особый взгляд. Мама моргала и смотрела растерянно. Тогда, чтоб было понятнее, Валя говорила: — Це мени потрибно! Таким образом Вале перекочевала пара маминых кофточек и пудреница. Когда мы оставались наедине, мама говорила: — Все-таки Валя наглая. Но мне никакая критика не дозволялась, видимо, мама боялась, что нам откажут от места. За жилье с нас денег не брали, и мама считала, что за это она должна все время показывать хозяевам, как мы это ценим. Благодарность эта заключалась в том, что она ежедневно заставляла меня таскать воду из колодца на другом конце улицы. Когда я робко интересовался, почему это здоровый Сашка за три недели не притащил ни одного ведра, а я за день должен таскать по десятку и уже на этом деле надорвался, мама возмущалась: — Ты что, Алеша, не понимаешь, это их родственник, а мы тут с тобой на птичьих правах! На это я справедливо возражал в том смысле, что, насколько мне известно, Таня с Валей, пока тоже бесплатно жили у нас в Москве, никакую трудовую повинность не отбывали. Мама в ужасе оглядывалась и принималась яростно шептать: — Замолчи, замолчи, идиот! Не дай бог, они тебя услышат! На лавке, что была вкопана рядом с колодцем, вечно торчал взрослый чубатый парень, представитель местной «золотой молодежи». Он тут один из немногих был владельцем мотоцикла, и поэтому рядом с ним постоянно вертелись девки. Мотоцикл стоял всегда тут же, он его нарочно не закатывал во двор, чтоб все видели, с кем имеют дело. Не было случая, чтоб он не отпустил в мой адрес какую-нибудь колкость. Как правило, все его издевки касались одной темы, а именно какие мы в этой поганой Москве изнеженные и ленивые, да будь его воля, он бы этих москвичей повыселял к чертовой матери и заставил бы их вот так жить, як вси нормальни люди живуть. |