Книга Гипотеза любви, страница 72 – Али Хейзелвуд

Она улыбнулась, глядя на него сверху вниз, прижалась лбом к его лбу, и ее волосы, рассыпавшись, отгородили их от внешнего мира. Они оказались в своего рода святилище.

Он обхватил ее за талию, притягивая ближе, словно ничего не мог поделать с собой. Они так хорошо подходили друг другу.

— Давай, Адам. Я знаю, у тебя возраст, но тебе пока нельзя спать.

— Я… — Казалось, он забыл, что собирался сказать, когда ее рука скользнула ему в штаны. Его глаза закрылись, и он резко выдохнул, и… да. Хорошо. — Оливия.

— Да?

Она продолжала скользить вниз по его телу. И стаскивать с него штаны. Он предпринял несколько нерешительных попыток остановить ее, но, похоже, не вполне контролировал себя и в конце концов позволил ей снять с себя оставшуюся одежду. Оливия откинула волосы назад и села на пятки, оказавшись между его бедер.

Адам попытался отвести взгляд, но не смог.

— Ты такая красивая. — Слова прозвучали тихо и хрипло, как будто нечаянно соскользнули с языка. Свободные и нежданные, как и все остальное между ними.

— Я никогда этого не делала, — призналась она.

Она не чувствовала смущения. Вероятно, потому, что это был Адам.

— Не надо. Иди сюда.

— Так что, наверное, особенно хорошо не получится.

— Ты… Оливия. Ты не обязана. Ты не должна.

— Я учту. — Она прижалась в поцелуе к его бедру, и он застонал так, будто она сделала что-то особенное. Как будто поцелуй подразумевал нечто большее. — Но если у тебя есть какие-то пожелания…

— Оливия. Я сейчас… — Стон. Он застонал, рокочущий звук исходил из глубины его груди. Она провела носом по коже его живота, краем глаза замечая, как дернулся его член.

— Ты так здорово пахнешь.

— Оливия.

Медленным, точным движением она обхватила основание его эрегированного члена, изучая его из-под ресниц. Головка уже блестела, и… она не слишком разбиралась в этом, но было похоже, что он скоро кончит. Член казался очень твердым, грудь Адама вздымалась, а кожа покраснела. Он выглядел так, будто готов кончить в любой момент, и это было хорошо. Но Оливия хотела насладиться моментом.

— Тебе ведь делали это раньше?

Он кивнул, как она и ожидала. Его кулаки сжимали простыню, чуть дрожа.

— Хорошо. Значит, ты можешь сказать, если я сделаю что-то не так.

Последние слова она произнесла в ствол члена, и ей показалось, что они с Адамом колеблются, вибрируют на какой-то коротковолновой частоте, которая лопнула и разлетелась вдребезги, когда она прикоснулась к нему по-настоящему. Прежде чем сомкнуть губы вокруг головки его члена, она посмотрела на Адама снизу вверх с легкой улыбкой, и это, казалось, стало последней каплей. Его спина выгнулась дугой. Он застонал и тихим голосом приказал ей дать ему минутку, не позволять ему кончить, и Оливия подумала, не растекается ли по его позвоночнику то же жидкое, обжигающее наслаждение, которое она чувствовала чуть раньше.

Наверное, было очевидно, что она никогда раньше такого не делала. И все же казалось, что это невероятно его возбуждает. Он, видимо, не мог сдерживаться: подавался вперед, запускал пальцы в ее волосы, прижимал ее голову вниз, чтобы ее горло обхватило его плотно. Он невнятно хрипел, бормоча: «Оливия, да. Оближи. Просто возьми глубже. Заставь меня кончить». Она слышала похвалы и нежности, срывающиеся с его уст, — как она хороша, прекрасна, совершенна, — непристойности о ее губах, теле, глазах, и, возможно, она смутилась бы, если бы не наслаждение, исходящее от них обоих, переполнявшее разум. Это было естественно — то, как Адам просил о том, чего хотел. И естественно было делать, как он просит.

— Можно?.. — спросил он.

Ее зубы задели основание головки, и он резко выдохнул.

— …тебе в рот?

Ей стоило лишь улыбнуться ему, и охватившее его наслаждение показалось ядерным, пронизывающим его насквозь, омывающим все его тело. Таким, какое Оливия чувствовала раньше сама. Раскаленным добела и чуть болезненным. Она все еще нежно сосала, когда он восстановил контроль над своими руками и ногами и обхватил ее щеку ладонью.

— Я такое хочу сделать с тобой. Ты даже не представляешь.

— Может, и представляю. — Она облизнула губы. — По крайней мере, отчасти.

Его взгляд остекленел, он погладил уголок ее губ, и Оливия подумала: как же ей удастся отказаться от этого, отказаться от него, всего через несколько часов?

— Сомневаюсь.

Она склонилась вперед, пряча улыбку между его бедер.

— Тебе можно, ты же знаешь.

Она прикусила его твердый, плоский живот, а затем посмотрела на него снизу вверх.

— Сделай.

Она все еще улыбалась, когда он притянул ее к своей груди, и на несколько минут им удалось заснуть.

Это и правда был хороший гостиничный номер. В основном благодаря большим окнам и виду на Бостон после заката: машины и облака. Возникало ощущение, будто там что-то происходит, что-то, в чем ей не нужно принимать участия, потому что она — тут. С Адамом.

— Что это за язык? — вдруг заинтересовалась Оливия.

Он не видел ее лица, когда, опустив подбородок, кончиками пальцев рисовал узоры на ее бедре.

— Что?

— Книга, которую ты читаешь. С тигром на обложке. Немецкий?

— Голландский. — Она почувствовала, как его голос вибрирует у него в грудной клетке и в ее теле.

— Это руководство по таксидермии?

Адам слегка ущипнул ее за бедро, и она хихикнула.

— Трудно было выучить? Голландский, я имею в виду.

Он вдохнул аромат ее волос, на мгновение задумавшись.

— Понятия не имею. Я всегда его знал.

— Странно было расти с двумя языками?

— Не очень. Пока мы не переехали сюда, я думал в основном по-голландски.

— Сколько тебе было лет?

— М-м-м. Девять?

Мысль о маленьком Адаме вызвала у нее улыбку.

— С родителями ты говорил по-голландски?

— Нет. — Он помедлил. — В основном со мной сидели гувернантки. Их было много.

Оливия приподнялась, чтобы посмотреть на него, и положила подбородок на руки, а руки — ему на грудь.

Она смотрела, как он разглядывает ее, и наслаждалась игрой света, исходящего от уличных фонарей, на его волевом лице. Адам всегда был красив, но сейчас, в предрассветные часы, от его красоты захватывало дух.

— Твои родители были все время заняты?

Он вздохнул.