Книга Рим. Книга 1. Последний легат, страница 12 – Шимун Врочек

Это чье-то владение. Может быть, кого-то из моих многочисленных римских знакомых. А может быть, чем Тифон не шутит, и самого Божественного Августа…

Дорогу недавно обновляли, поэтому серые камни соседствуют с почти черными свежими, делая ее пятнистой, как человеческая жизнь.

Я еще немного стою так, чувствуя, как затылок нагревается под италийским солнцем. Словно горячая ладонь лежит на нем. Я прощаюсь. Это чувство возникает перед дорогой — ты ждешь нового, но в то же время у тебя в животе — комок снега, сквозь который процеживают вино, чтобы охладить его перед трапезой. И красная тонкая струйка льется, протаивая розоватые ходы в снеговой массе. Запах вина. В триклинии шумят люди.

Еще маленьким я любил зайти на кухню — посмотреть, как кухонные рабы готовят обед.

Это было давно. Так давно, как никакому снегу не пролежать. Разве что на вершине Альп…

— Господин, надо ехать. Иначе мы не успеем в гостиницу до темноты.

Я киваю. Только очень смелый (или очень глупый) путник будет ночевать в открытом поле — разбойников еще никто не отменял. Впрочем, сейчас они стали потише — спасибо Августу. Гражданская война закончилась много лет назад, разоренная некогда Италия снова набирает вес, нагуливает жир, сброшенный (иногда вместе с мясом и кровью) в те смутные времена, когда Август и Марк Антоний делили наследство Республики.

И кровавые псы шли по Италии, глядя в списки проскрипций. Пока однажды в них не оказалось имя моего отца…

Молчаливые глумящиеся люди в туниках вольноотпущенников вошли в наш дом, вонзили в Луция Деметрия Целеста мечи, бросили его тело в саду, изнасиловали рабынь, переломали мебель и ушли — в жутковатой тишине всеобщего молчания. Никто не посмел поднять голос.

Благородный Август, как обычно, благороден.

Я молчу. Ветерок обдувает сзади мою шею. Возможно, когда-нибудь я вспомню, как мечтал вонзить меч в тощее тело Августа, как сделали когда-то убийцы Гая Юлия. Плащ с алым подбоем, закрывающий лицо, — и клинок, входящий в плотную белую ткань — легко, почти без сопротивления. Коли, коли, коли! — учит легионеров центурион. Не маши мечом, коли — так надежней.

— Господин? Господин Гай, надо ехать, — говорит старик Тарквиний.

Он стареет, особенно заметно в последний год. Думаю, у него почти не осталось зубов. Дорога тяжела для него гораздо больше, чем для меня — молодого, но он раб, а рабу не положено жаловаться.

Надо ехать. Я киваю. Нужно до семи добраться до гостиницы и пробыть там, в тени и прохладе, до десяти часов. Три смертельных часа — убийственная жара, только плохой хозяин выгонит в это время раба на работу. Наступает мертвый сезон — в августе в это время скот будет падать от жары; сейчас июльские календы, так что еще можно дышать. Но путешествовать в это время — увольте.

От раскаленных камней дороги тянет жаром, как от кухонной печи. Воздух плавится и изгибается, словно танцовщица, исполняющая нуди-пантомиму. Вульгарное зрелище. Мне нравится.

Я возвращаюсь к повозке. Мулы дергают ушами и стоят, лениво опустив морды. Возница в широкополой шляпе растекся по сиденью так, словно в спине у него нет костей.

Один из рабов подает мне руку. Я игнорирую и сам забираюсь внутрь — я не старик, чтобы меня водили под руки. Не зря над такими квиритами издевался Катон Старший — нет ничего смешнее здорового человека, что ведет себя как больной. Потомки Ромула — завоеватели и господа половины мира! И под руки? Галлам на смех.

Я сажусь на подушки. Откидываюсь назад. Тарквиний командует: поехали! Раб без хребта в спине вдруг выпрямляется, взмахивает кнутом… щелк! Вперед, в Германию. К моей судьбе.

За окнами повозки тянется тонкий серебристый аромат оливковых рощ. Прощай, Италия. Если судьбе будет угодно, мы еще увидимся.

* * *

Здравствуй, Германия. Мы подъезжаем к мосту, связывающему берега Рения. Я вижу правильно устроенные бревенчатые укрепления, высокий вал, который уже начал местами зарастать травой (недосмотр!), деревянный частокол и часовых на башенках в коротких плащах. Загорается утро. Еще засветло мы выехали из гостиницы в Могунтиакуме.

Я вижу надпись на каменном постаменте: «Провинция Германия, первый год Луция Валерия Мессалы Волеза и Гнея Корнелия Цинны Магнуса». Это консулы того времени, когда провинция была создана официально.

Я зеваю. От недосыпа болят глаза, в животе легкая слабость — ком снега, протаиваемый красным вином. Фалернское. Вчера я думал, что мы никогда не доедем. Прошло уже около недели, как я выехал из Рима — и отстоял посвящение в храме Януса. Ворота храма были открыты. Обычное дело. Их закрывают только в мирное время. Это случается настолько редко, что многие помнят лишь один год в консульство Августа…

Гусиная кровь и кровь быка застыли на моих щеках и лбу, стянули кожу. Я легат.

Я? Легат? Будь жив Луций, он бы оценил юмор ситуации.

Ворота еще закрыты. Я сижу, откинувшись на сиденье, зависнув на границе дремы и бодрствования. Наш маленький караван останавливается на границе между цивилизацией и варварством. Деревянные ворота, окованные позеленевшей бронзой, потемнели от времени — возможно, они стоят здесь с тех пор, как Друз Германик готовился к вторжению за Рений.

Один из рабов идет и стучит в деревянное било, подвешенное у ворот.

Спят, что ли? Долго не открывают. Наконец из боковой двери появляется декурион, заспанный, с опухшей рожей — судя по бледно-зеленому цвету туники, ауксиларий, из вспомогательной когорты. Широкий, белобрысый. Галл? Возможно. Он идет ко мне, едва волоча ноги. В прозрачном утреннем воздухе далеко разносится щебет птиц и далекое мычание коров, которых гонят на выпас.

Кажется, проходит год. Я дремлю, декурион идет…

— Куда следуете? — спрашивает декурион на плохой латыни.

Он даже не надел панцирь, ладно хоть подпоясался… В глазах у него скука, а туника съехала на левое плечо. Ткань плохо прокрашена, разводы, швы взлохмачены.

— Как стоишь, — говорю я равнодушно, — перед легатом?

В глазах декуриона появляется огонек.

Когда-то Друз Германик выстроил вдоль всего римского берега Рения цепь укреплений и навел повсюду мосты. Друз вообще основательно подготовился к захвату Германии — настоящий полководец. Вдоль линии крепостей по его приказу построили военную дорогу. Теперь в самое краткое время войска могли прибыть туда, где требовалась помощь. С тех пор прошло пятнадцать лет. Германцы не стали спокойнее, я все чаще слышу это слово — фери. То есть дикари, варвары, которым никогда не принять римскую культуру и не войти в состав Республики… вернее, владений Рима.

Думаю, это преувеличение. Квинтилий Вар уже второй год доказывает, что германцы вполне могут жить по «римскому праву» — и следовать законам. Мы не трогаем их священные рощи, не трогаем их вождей. Мы требуем немногого: налоги и рекруты. Германские вспомогательные когорты служат на рубежах Рима. У самого Августа две тысячи германских телохранителей — в составе преторианских когорт.