Онлайн книга «Падение Левиафана»
|
Она миновала каюты жилой палубы, в том числе и свою. Ондатра вопросительно тявкнула, но Тереза не отозвалась, двинулась дальше. По нынешним временам самым безопасным и уютным местом ей представлялась машинная мастерская. Тереза достала составленный Амосом список дел. Пора проверить химические датчики водоснабжения. Раньше она этой работы не делала, но к пункту в списке прилагались инструкции. Дочитав их, она собрала инструменты и направилась к цистернам. У нее ныли десны – девочка заставила себя разжать зубы. Путь от системы к системе занял много времени. Жидкостных амортизаторов, позволявших выносить тяжелейшие перегрузки, на «Росинанте» не было. Поручения Амоса позволяли ей заполнить пустоту на месте Илича и других учителей, и Тереза цеплялась за это – не потому что ей так уж нравилась работа, а потому что так было привычнее. И еще так она чувствовала, что у нее есть свое законное место. Она почти справилась с прилипшим к ладони пузырем размером с ее кулак, когда рядом появился Амос. Он ничего не сказал, просто взял маленький ручной пылесос и собрал с ее запястья пролитую воду. Он подавал ей нужные инструменты и держал их, пока они не требовались. С ним работа пошла быстрее. В конечном счете обнаружилось, что два из шестидесяти датчиков периодически выдают ошибку. А беспокоиться насчет качества воды следовало после отказа половины датчиков. Все-таки она записала оба неисправных на замену. Согласно мировоззрению Амоса, менять неисправное надо было до отказа, а не после. Она считала, что это разумное правило. – Такое дело, – заговорил он. – Случилось это на Земле, когда я был еще моложе тебя теперь. Знавал я одного паренька. Родители у него в одну ночь померли от передоза. В его пользу было, что они зарегистрировали его рождение, так что не всем оказалось наплевать. А минус – что он попал в систему приемных семей. Там ему здорово досталось. – При агрессивно индивидуалистическом общественном устройстве насилие со стороны опекунов – обычное дело. Я два года назад занималась реформой социальных служб. Мы этот вопрос изучали. – Да, так для него был еще один минус. Парень был из тех, кто рад бы пустить где-то корни, понимаешь? Где бы ни оказался, находил, за что уцепиться, и держался. Сунь его на неделю в незнакомый город – он уже завел себе любимый парк. И тому подобное дерьмо. Только его мотало по приемным семьям, так что каждые несколько месяцев приходилось все начинать сначала. – Это что, вдохновляющая история, как он нашел свой истинный дом в самом себе? Амос по обыкновению на секунду замер, потом взглянул виновато. – В итоге он пристрастился к самодельной наркоте и потихоньку расплавил себе нервную систему. Так что нет, это не о том. Я хотел сказать, что не тебе одной тяжело расставаться, переходить к новому. Не знаю. Думал, вдруг тебе от этого полегчает. – А тебе? – Мне здесь хорошо, – сказал он. – Но, пока сюда добрался, было не больно приятно. Тебе бы не понравилось. Они минуту помолчали. Рукав у нее еще не просох. Липнул к руке. – Я злюсь, – сказала она. – Знаю. – Меня как будто вышвыривают. Убирают, как помеху какую-то. – Я тебя понимаю. – Как будто им все равно, кто я и чего мне хочется. Я понимаю, что это бред. И уж точно – преувеличение, но это сидит как заноза, и не выковыряешь. Сидит, цепляет нервные окончания, и, как заденешь, каждый раз больно. – Да… Она посидела, прислушиваясь к стуку крови в висках, к сумятице мыслей. – Я на самом деле не на капитана злюсь, да? На отца. – Может, тебе школа пойдет на пользу, Кроха. Уж всяко здоровее, чем сидеть на ветхом военном корабле, где ни одного сверстника поблизости. – А мне здесь нравится. И тебе нравится, что я здесь, верно? – Нет, – сказал Амос. – Я не хотел бы, чтобы ты осталась. Лучше бы он пнул ее в живот. – Но… – Слушай, Кроха, я не раз видел, как умирают люди. Бывало, и друзья. Я почти привык. Но видеть, как умрешь ты, не готов. А ты умрешь, если останешься здесь, на корабле. Такой уж это корабль. – И Джим то же говорит, – сказала Тереза. – Вот как? Ну, мы с ним во многом сходимся. – А мне вы кажетесь очень разными. – Так и есть. – Вы будете сражаться за спасение человечества. А я – думать о заданиях по алгебре? – Ну а вдруг тебе повезет: мы победим – и алгебра в жизни пригодится. Потом пройдет лет двадцать-тридцать, и снова появится что-то такое, что грозит всем смертью, вот ты этим и займешься. Она не собиралась плакать. И печалиться тоже. Амос склонился над ней, обнял большими жилистыми руками. На ощупь он был удивительно горячий, как будто температурил. Она прижалась к нему и все-таки расплакалась. * * * Сразу после посадки она попрощалась с Алексом и Наоми. Они сели поодаль от школы, чтобы не повредить территорию, так что от старой жизни к новой предстоял еще небольшой пеший переход. Тереза старалась об этом не думать. Проще было притвориться, что она еще вернется на корабль. Что ей не придется начинать жизнь заново. А что она идет куда-то, переставляет ногу за ногой, ничего такого не значит. Джим с Амосом пошли с ней – удостовериться, что все в порядке, но она видела: большей частью мысли у них заняты объявившимся кораблем. Они, как охрана здания Государственного совета, надели легкую броню и взяли личное оружие. У нее был только ранец с парой сложенных корабельных комбинезонов и собачьим кормом на несколько дней. Ондатра рысила рядом, тревожно поглядывая то на Терезу, то на Амоса. Небо здесь было просторное, синее, с кучевыми облаками на горизонте. Перед ними открывалась долина – плавные изгибы, созданные эрозией, ветром и растениями. Местные растения были все высокими и тонкими, стояли как трехметровые заросли голубоватых травинок. Ветер в них шуршал радиопомехами. Школьная территория выделялась на окружающей местности ровной разметкой и прямыми углами. Пахло здесь раскаленным металлом. И никого не было. – Учебный год начинается через две недели, – сказал Джим. – Ты, может быть, первой поспела. – Это же интернат? – спросила Тереза. – Все равно у них между полугодиями бывают каникулы. В смысле, разве нет? Амос пожал плечами. – В моем кругу мало кто учился в частных школах. Нас ждут? – Финли знает, что мы собирались, но Наоми требовала строгого радиомолчания. На всякий случай, понимаешь? – Ясное дело, – откликнулся Амос. Главная дорожка была посыпана мелким щебнем – светло-серым с розовыми, голубыми и золотистыми искорками. В стороне от дорожки стояла бездействующая «землеройка». Ее широкие гусеницы оставили полуметровый след. Потревоженная почва была темной, влажной. Солнце еще не успело ее высушить. Амос неопределенно улыбался и походил на наслаждающегося видами туриста. А Джим вроде бы напрягся. |