Онлайн книга «Всегда возвращаясь домой»
|
ЧАНДИ: — Послушайте, вы меня не стесняйтесь. Я нечаянно услышал вашу беседу — ветер дул в мою сторону. Но это правда, то, что вы говорили. Я стараюсь быть осторожным и все обдумывать, все делать вовремя и так, как нужно; однако ведь и другие не менее осторожны и разумны, а им не дано столь многого, как мне. Не знаю, почему это так получается. Дом моей матери красив, и ее семья пользуется всеобщим уважением, как и семья моей жены. Родители мои — щедрые и добрые люди, а те двое, что сделали меня отцом, умны и уже славятся своими талантами — моя дочь поет в Обществе Целителей, а мой сынок, что до сих пор носит некрашеную одежду, — такой жизнерадостный и многообещающий мальчик. А чтобы воздать хвалу моей Дансайедо, у меня просто слов не хватает! Она — как ласточка над вечерним прудом. Она — как первый дождь осенний, как цветок дикого миндаля весною ранней. Она достойная хозяйка дома, щедра и отдает охотно, как полноводная река! В ее хозяйстве овцы каждый год приносят ягнят-двойняшек, коровы величавы и здоровы, быки спокойны. Поля же наши становятся богаче год от года, плодоносящие деревья как град роняют спелые оливки. Все это мне даровано! Что в жизни совершил я, чтобы все это случилось? ХОРИСТ 2: — Все, что тебе даровано, ты сам дарил всегда, о, Чанди. ХОРИСТ 1: — Да, Чанди очень щедр! ХОРИСТ 5: — Тот плащ из перьев он отдал своей хейимас! ХОРИСТ 2: — А кукурузу — в общие амбары, овечью шерсть он отдал в Мастерские! ХОРИСТ 3: — Монеты золотые — музыкантам, медь — актерам! (Это произносится лукаво, с намеком, и вызывает смех у зрителей.) ХОРИСТ 1: — Все в доме у него прекрасно, прочно, сделано на славу, используется с толком. Всего там много, все очень красиво, и двери вечно у него открыты друзьям, а также всем соседям. ХОРИСТ 3: — Ты и впрямь богатый человек, Чанди! ХОРИСТ 5: — Щедрое сердце — лучшее богатство, как говорится. «Перевод этих двух ключевых строк исключительно слаб. Амбад, в зависимости от контекста, может иметь следующие значения: „благополучие“, „благополучный“, „отдавать“, „щедрость“. Здесь значения эти сложным образом переплетаются, вступая в невыразимую нашими средствами игру.» В течение всей этой сцены действие сопровождается только Мелодией Продолжения — слабым, слегка варьирующимся звуком больших рогов «хомбута». Затем постепенно вступают другие инструменты, и музыка сопровождает весь остальной спектакль, негромко аккомпанируя диалогам и довольно активно заполняя паузы — а также искусственно создавая их-с помощью ударных инструментов. ЧАНДИ: — Я чувствую себя ослом безмозглым, о, мои друзья! Я рад бы сделать что-нибудь для вас и дать вам то, что вам понравится самим, все что угодно. ХОРИСТ 4: — Не правда ли, он замечательный парень? ХОРИСТ 1: — Да, кто может не любить его, нашего Чанди. ЧАНДИ: — Что же мне дать вам? Я надеюсь, вы разделите со мной эту кукурузу, когда она созреет? На этом участке земли так легко работать, не захотите ли вы использовать его в следующем сезоне? Ах, сестра моя по Дому Обсидиана, я как раз собирался сказать тебе: у нас опять скопилось много перьев, и мы подумывали, не сделать ли еще один плащ для нашей хейимас, для Общества Крови — как тебе кажется, имеем ли мы право? Сестрица, Дансайедо весь год пряла ту белую шерсть, которую дали нам наши овцы прошлой весной, а я помню, тебе вроде бы белая шерсть нужна была. Тебе какую: тонкую или потолще? Ты ведь знаешь, как хорошо прядет моя Дансайедо. Чанди продолжает говорить, музыка становится такой громкой, что почти заглушает его голос. Хористы из первого хора толпятся вокруг него, а он все говорит и раздает все подряд, делая это искренне, от всей души, хотя и немного истерично. Пока продолжается раздача даров, на сцене справа появляется второй хор: четыре человека, босые, держатся очень прямо, в темных капюшонах и тесных темных одеждах (они одеты как Плакальщики из Общества Черного Кирпича во время Танца Вселенной). Они выходят один за другим, медленно, поджидая друг друга, и выстраиваются в линию, проходящую через всю правую часть сцены. Первый из них, стоящий у самого «Стержня», говорит ровным, лишенным признаков пола голосом, и предваряет его речь резкий, вызывающий озноб вопль тованду (см. главу «Музыкальные инструменты»). ВТОРОЙ ХОР, ХОРИСТ 1: — Чанди! Но, занятые раздачей и получением даров, Чанди и его приятели не обращают на хориста внимания. Человек в черном вновь окликает его по имени. И только в третий раз, услышав наконец собственное имя, Чанди оглядывается через плечо и, смеясь, подходит к человеку в черном, неся что-то в руках. ЧАНДИ: — Вот, друг мой, возьми это, пожалуйста! У меня этого слишком много! Человек в черном остается недвижим, руки его висят вдоль тела. Звучит громкий металлический звук струны, музыка смолкает, и наступает мертвая тишина. ХОРИСТ 1 ИЗ ВТОРОГО ХОРА: — Дансайедо разливала по бутылям масло, прекрасное оливковое масло, из тех олив, что принадлежат ее семье. Вдруг откуда ни возьмись вырвалось пламя — может, ветром принесло? — и масло вспыхнуло. Огонь перекинулся на Дансайедо, загорелись ее волосы и одежда — она была похожа на факел, горя заживо. Вся охваченная пламенем, она бросилась вон из дома, но дом тоже загорелся. И все сгорело. Она мертва. Человек в черном капюшоне склоняется низко в позе Плакальщика и, сгорбившись, опустив голову, сидит, раскачиваясь, у ног Чанди. Между ними только «Стержень». Чанди замер; медленно опускаются и безжизненно повисают его руки. Весь первый хор отшатывается от него, хористы что-то бормочут и переговариваются между собой. ПЕРВЫЙ ХОР, ХОРИСТ 1: — Сгорела? Дансайедо? И дом такой огромный? Весь дом сгорел? И все хозяйство? Сгорела заживо?.. ЧАНДИ (в горестном порыве): — А моя дочь! И мой сынок! ХОРИСТ 1: — С ними все в порядке… должно быть, с ними все в порядке, Чанди. ПЕРВЫЙ ХОР, ХОРИСТ 2: — Их дома не было. Лишь Дансайедо одна сгорела при пожаре. Все остальные успели выйти. ХОРИСТ 5: — Но ведь и дома больше нет! Один фундамент от него остался. ХОРИСТ 3: — И все сгорело там дотла. Чанди неуверенно делает шаг или два, словно намереваясь вернуться в город. ЧАНДИ: — О, Дансайедо, жена души моей, прекрасная и добрая такая! Жестоко! Жестоко! Жестоко! Его голос, трижды повторяя это слово, «стержень» пьесы, звучит все громче, как вопль раненого зверя; потом он снова замирает, потрясенный собственным страстным горестным порывом. С болью в глазах озирается, заглядывает людям в лица и наконец говорит с печальным достоинством. |