Книга Спросите Фанни, страница 34 – Элизабет Хайд

Поскольку через два дня после процедуры был ее день рождения, гнетущее настроение только усилилось: она ощущала себя старой как мир. В то утро она лежала в кровати, все еще с болями, и проклинала Гэвина. Но гнев застрял у нее в горле. Ничто не поможет. Что было, то прошло. И она ненавидела любовника за это.

— Не засыпай, — сказал Джордж.

— Я не сплю, — ответила Лиззи. — Видел падающую звезду?

— Да. Жаль, что Рут не вышла с нами.

— Жаль.

Молчание.

— Как ты считаешь, она счастлива? — спросил Джордж.

Лиззи ненадолго задумалась.

— По-моему, у Рут масса нереализованных способностей, о которых никто не знает.

— Как мрачно.

— Наверное, это из-за травки.

— Но ты, по-моему, права, — согласился Джордж. — Мне кажется, что у них с Морганом не очень-то нежные отношения.

— Почему?

— Вчера в машине Рут все время звонила ему, а когда нажимала на отбой, принималась ворчать: «Морган мог бы сейчас поменьше работать» и «Если Морган вспомнит, что мальчиков надо везти на футбол, это надо где-то записать». Хоть бы она его бросила.

— И свою работу.

— И свою манеру всем указывать, как поступить.

— Хотя, может, не все сразу, — заметила Лиззи.

— Кстати, а что это за затея с Непалом? — поинтересовался Джордж. — Ты ведь не собираешься уходить с работы?

— Нет, — вздохнула Лиззи. — Мне, наверное, просто попался плохой класс в летней школе. Надо будет запомнить на будущее: не думать вслух при отце.

— Особенно если речь идет о переезде на другой конец света. Он очень волнуется за нас.

— «Из четверых детишек теперь осталось трое», ^[27] — промурлыкала Лиззи. — Это история его жизни.

На кухне Рут погасила свет, и в небе появился миллион новых звезд.

— Ты когда-нибудь попадал в тюрьму? — спросила Лиззи.

— Нет.

— Значит, я буду первой из нас всех.

— Если только Рут ничего не скрывает.

Они оба захихикали над мыслью о Рут, сидящей в тюрьме.

— Дэниел наверняка тебя бы в этом переплюнул, — сказал Джордж. — Он прямо-таки напрашивался на неприятности. Помнишь, как он напился водки?

Лиззи ответила:

— Я помню, как его вырвало на меня, а больше ничего. Но мне было всего шесть лет.

«Отвяжись! Сядь на место, пиявка!»

— А помнишь его пародии? — продолжал Джордж. — Как он изображал Рональда Рейгана, Джонни Карсона. ^[28] Вот ведь был приколист!

И оба надолго замолчали, глядя в небо и размышляя о масштабах Вселенной в контексте потери брата.

— А еще его задание по физике, помнишь? Он занял весь первый этаж, конструируя катапульту, и во время испытаний разбил окно. Я так хотел быть на него похожим, — вздохнул Джордж. — Таким же веселым, всегда в центре внимания. Но, хоть убей, не мог выдать ни одной шутки. Мама любила Дэниела, — добавил он.

— Она любила всех нас, — возразила Лиззи. — Она всегда так говорила.

— Да, но Дэниела больше. Так, конечно, не должно быть, но я не мог не заметить. Хоть и не обижался. Просто хотел, чтобы она была счастлива, а Дэниел делал ее счастливой.

— Завидую, что у тебя осталось столько воспоминаний, — призналась Лиззи. — Жаль, что я провела с ними обоими так мало времени.

— А что ты помнишь про маму?

— Помню, как она читала мне стихи из большой книги, — ответила Лиззи. — «Он каждый день приходит в дом. Одет он в жалкие лохмотья…» ^[29] Мы читали, пока вы с Дэниелом были в школе. Но потом мама сказала, что ей нужно личное пространство, как она это называла, и натянула веревку поперек лестницы на третий этаж. «Дальше не ходи, — говорила она мне. — И не трогай веревку». Я всегда боялась, что меня ударит током.

— Грустно, — заметил Джордж.

— А потом я однажды дотронулась до веревки, и ничего не произошло. И я пошла наверх. Слышно было, как быстро стучит пишущая машинка. Я заглянула в комнату. На полу валялась смятая бумага, мама сидела за столом — во рту сигарета, между бровями отвратительная глубокая складка — и печатала. Потом я, наверное, выдала себя, потому что мама прямо-таки подпрыгнула на стуле. «Не пугай меня так! — крикнула она. — Иди вниз!»

«Лиззи, я сказала, сядь!»

— Тебе когда-нибудь бывает ее жалко? — спросила Лиззи.

— Маму? Нет! С чего бы?

— Она видела себя писательницей. Столько работы, и все впустую.

— Но она была нашей матерью, — сказал Джордж. — Она могла похвастаться нами.

— Ей этого не хватало. — Лиззи не понаслышке знала, какое значение имеет публикация твоего труда — хоть рассказа, хоть научной статьи, — как важно представить плоды своих усилий людям. — Она писала-писала и не получила никакого признания.

— Жаль, что отец не помнит, куда дел все ее произведения, — произнес Джордж.

Лиззи хмыкнула.

— На удивление, он может сказать, где лежит каждый оплаченный чек, но не знает, где мамины рассказы.

Ее одолевал дурман, и Лиззи пожалела, что так накурилась. Она столько лет прожила без матери, что ее отсутствие стало казаться по большей части нормальным — если не считать таких вечеров, как сегодня, когда кто-нибудь вроде Джорджа пробивал в материи жизни дыру и открывал дорогу половодью воспоминаний. Лиззи пришло на память, как мать на вечеринке в блестящем платье поднимает ее на руки, чтобы показать дочь улыбающейся публике. Как она стоит у кухонного стола, разбивает в миску яйца, покачивая бедрами при каждом движении, и выпускает дым кольцами, чтобы Лиззи нанизывала их на палец. Лицо матери запомнилось молодым и симпатичным. Какой она была бы сейчас?

— Как ты думаешь, отцу надо переезжать? — спросила Лиззи.

— Ни в коем случае! Но ему нужно больше помогать.

Лиззи согласилась.

— Он в самом деле забыл имя Гэвина?

— Это Рут так сказала?

— Да.

— Только на миг. Назвал его Кельвином.

— Кельвин!

— Очень похоже. Но он сразу поправился.

— Тогда беспокоиться не о чем. Имена все забывают.

— Даже сам Гэвин, — кивнул Джордж. — Все время зовет меня Грегом.

— Знаешь, — улыбнулась Лиззи, — если забыл имя — это еще ничего. Вот если забыл, кто ты есть, — тебе пора!