Книга В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть, страница 10 – Питер Скотт-Морган

Похоже, он раздумывал, как именно продолжить. Эти неморгающие глаза напомнили мне о змее, готовящейся к броску. Когда директор все же раскрыл рот, его голос звучал в два раза громче, чем обычно:

– Неужели вы хотите стать мерзостью, Скотт?

Черт!

Я ожидал чего угодно, но не этого. Его слова застали меня врасплох. Слово «мерзость» в таком контексте могло значить только одно: намеренную отсылку к книге Левит.

– Я жду ответа.

В голове у меня было пусто. Из всех поводов попасть на ковер к директору этот был худшим. Самым паршивым. На автопилоте я отрапортовал:

– Конечно, нет, сэр!

Он покачал головой в знак недоверия или, возможно, пренебрежения.

– А я слышал другое, Скотт. И ваш декан слышал другое.

Декан расценил это как предложение присоединиться к разговору и подошел ближе к столу директора; трость теперь лежала между ними. Символично.

– У него совершенно неприемлемая репутация, директор. Не только его сокурсники, но и мальчики на год младше, из пансиона, открыто шутят на эту тему за обедом. Очень, очень неуместно. Он подает совершенно неподобающий пример всей школе, директор!

В моем мозгу кипела работа по дешифровке этих слов. По крайней мере, я теперь знал, кто был источником информации. Наша школа почти для всех была дневной, кроме горстки мальчишек-пансионеров. Одним из этих ребят был Коннор. Конечно, он шутил в мой адрес – он шутил и в моем присутствии. Конечно, он сплетничал – я обожал, когда он сплетничает. Конечно, его услышали другие ученики.

Кажется, его услышал еще и учитель.

Коннор был в этом не виноват.

– Скотт, вы ведь понимаете, что быть содомитом, – он подчеркнул каждый слог в слове, – мужеложцем, гомосексуалистом, – а это проговорил по слогам, – мерзость перед Господом и человечеством?

Я мельком покосился на трость и почти бессознательно сделал глубокий вдох, чтобы успокоить бурю мыслей в голове. Это был опасный вопрос. Фраза «возлечь с другим мужчиной» упоминалась в Библии лишь дважды, оба раза – в Ветхом Завете, оба раза – в книге Левит, которая была довольно-таки нетерпима, клеймила «мерзостью» моллюсков и татуировки и настаивала, чтобы женщин, потерявших девственность до свадьбы, и непочтительных подростков забивали камнями до смерти.

– Мне кажется, об этом говорилось только в книге Левит, сэр.

– Неважно, где именно в Библии об этом говорилось, юноша! Важно, что это нарушает все приличия. Это отвратительное искажение установленного Господом порядка! – Пауза. – Вы же верите в Бога, Скотт, верно?

Еще один опасный вопрос.

– Боюсь… я агностик, сэр.

Это была наглая ложь. Агностики не уверены, существует ли Бог. К пятнадцати годам я уже не сомневался: его придумали люди.

– Ох! – директор повернулся к моему декану. – Вот почему он утратил моральные ориентиры.

Он снова повернулся ко мне:

– Но вы не будете отрицать, что это как минимум незаконно, верно?

К сожалению, так и было. Шесть лет назад, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы примерно понять, о чем речь, но слишком юн, чтобы осознать, как это относится ко мне, гомосексуальность перестала быть преступлением – но только для взрослых и за закрытыми дверями, и я был прекрасно об этом осведомлен. Мне же до двадцать первого дня рождения было еще расти и расти.

– Да, сэр!

– Возможно, вам известно также, что при определенных обстоятельствах этих извращенцев больше не сажают в тюрьму. Но, думаю, вы прекрасно осознаете и другое: законно – не обязательно приемлемо.

Он был судьей, а значит, чувствовал себя экспертом в толковании законов. Проникнувшись духом нашей сократической беседы, я честно ответил:

– Нет, сэр, не осознавал.

Кажется, его это успокоило.

– Послушайте, Скотт, я понимаю источник вашего возможного замешательства. Период, когда вы чувствуете сильную дружескую привязанность к другим мальчикам, вполне закономерен. Но, поверьте, он неизбежно пройдет. В восемнадцать лет вы окончите школу, найдете себе девушку, женитесь. Она родит вам детей, станет присматривать за домом и ждать вашего прихода с работы, а еще – сможет удовлетворить ваши естественные мужские желания. Таков порядок вещей. Так живут настоящие мужчины.

Это была самая долгая речь о роли мужчины, которую я от него слышал. Все в ней вызывало у меня отвращение – и только делало меня сильнее. Я тупо посмотрел на директора. Похоже, его это воодушевило.

– Напротив, го-мо-сек-су-а-лизм – это болезнь. Худший тип венерического заболевания. Она всегда приводит к несчастьям и бедности. Го-мо-сек-су-а-лис-ты повсеместно несчастны, Скотт, разве вы не знали?

Он умолк, давая мне осознать эту Великую Истину. Я использовал передышку, чтобы напомнить себе, насколько ненавижу его, его точку зрения и весь Истеблишмент, который позволял подобным ему людям получать власть.

– Нет, сэр, я этого тоже не знал.

– Что ж, все понятно, – не похоже было, что он закончил, скорее подвел черту под первой частью. – Я рад, что у нас одинаковый взгляд на вещи. Понимаете, все зависит от вашего выбора в жизни. Приятно иметь возможность обсудить эти вопросы прежде, чем я перейду к наказанию.

Сердце у меня начало колотиться как безумное. Главное – держать себя в руках. Ты ведь знал, что это случится. Просто забыл. Будь сильным. Продолжай его ненавидеть. Помни о Конноре.

– Это будет суровое наказание, Скотт. Я хочу, чтобы оно вам запомнилось. Чтобы вы вспоминали о нем каждый раз, когда жизнь предложит вам выбор. Чтобы это было болезненное воспоминание о последствиях, которые такой выбор несет, если он неверен. Надеюсь, с сегодняшнего дня вы начнете новую жизнь в соответствии с моральными устоями общества. Знаю, вам будет больно, но день, когда вы затянули пояс и начали все сначала, должен запомниться навсегда. Понимаете?

Будь храбрым. Как бы вел себя Рейлан?

– Да, сэр. Я все понимаю.

Он повернулся к столу, на котором лежала трость. Мой декан отошел в сторону.

Возмущение. Гнев. Ненависть. Коннор.

Но это же нечестно!

Будь храбрым.

– У меня тут письмо, Скотт, – директор снова повернулся ко мне, сжимая в руке лист бумаги. – От вашего фехтмейстера. Он просит сделать вас старостой фехтовальной секции. Конечно, теперь я не могу этого позволить. Это поймут превратно, вы не можете быть представителем школы.

Вот оно. Ему понадобилось всего несколько слов, чтобы разрушить мой мир с той же безжалостностью, с которой он порол мальчиков. Фехтование было моей страстью. Единственным спортом, который мне давался хорошо. Директор знал это.

Будь храбрым.

– Также я хочу, чтобы вы немедленно вышли из театрального общества. Вам там не место.