Книга Проданная, страница 63 – Лика Семенова

Наконец, я дошла. Остановилась, переводя дыхание, посмотрела на Огдена:

— Вы сами не боитесь сорваться?

Паук кивнул:

— Боюсь. Это была бы самая глупая смерть. Это место будто создано для того, чтобы гробить неудачников. Его так и называют — трущобы самоубийц.

Я промолчала. Зачем он это сказал? Если он все же намеревался столкнуть меня вниз, зачем было утруждаться и столько идти? Он ведь и сам рисковал с каждым шагом.

Мы поднялись по лестнице вдоль стены дома еще на один этаж и, наконец, вошли в длинный темный коридор, чувствуя под ногами прочную опору. По бокам виднелись черные ниши дверей. Огден прошел вглубь к одной из них, нажал на полочку ключа, едва различимую в пыли, и кивнул в проем:

— Входи.

Я больше не пыталась что-то анализировать. Просто шагнула. Огден включил свет, на потолке разгорелась мутная лампа в сплошь покрытом пылью колпаке. Маленькая квартира. Я в жизни не видела ничего подобного. Две крошечные комнаты, покосившаяся дверь вела в уборную. В глубокой нише виднелась крохотная кухня с закопченной горелкой.

Я нашарила взглядом табурет и опустилась без спроса. Посмотрела на паука:

— Зачем вы привезли меня сюда?

Уголки его губ скорбно дернулись:

— Было бы лучше, если бы ты осталась в доме?

Я покачала головой:

— Нет.

— Вот тебе и ответ.

— Что это за квартира?

— Моя.

Выглядело глупо: управляющий высокородного дома, пусть и бывший… Огден заметил мой недоуменный взгляд:

— Полита оболгала меня. Мне пришлось прятаться здесь. Господин не поверил, как мне сказали, но лишняя предосторожность никогда не помешает. В тюрьму просто войти — но слишком сложно выйти.

Я смотрела в рыхлое лицо паука, будто пыталась разглядеть ложь. Теперь это было бесполезно — если это какая-то ловушка, я пришла в нее собственными ногами. Но поверить в благие намерения Огдена было слишком трудно.

— Почему вы помогаете мне?

Он сцепил руки на груди, отвернулся:

— Не тебе, не обольщайся.

Вот это уже было похоже на правду. Я молчала, ожидая пояснений. Огден подошел к маленькому столику у окна, достал из шкафчика стеклянный бокал, обтер рукавом и плеснул воды. Выпил. Остатки слил в ладонь и зачем-то пригладил лысеющую макушку.

— Я виноват перед своим господином. Очень виноват. Он хотел, чтобы твой ребенок появился на свет. И… видимо, ты была дорога ему. Я должен это признать. Хотя бы сейчас.

Огден говорил в прошедшем времени, и это было невыносимо. Слова Невия казались фальшью, но сейчас с сожалениями паука будто подкрадывалась правда, которую я не хотела слышать. Я гнала ее, стараясь воздвигнуть невидимую стену, цепляться за другое. Он лжет. Или искренне ошибается.

Я покачала головой, сжала кулаки:

— Можете убеждать меня сколько угодно. Я не верю. Не знаю, что вы задумали, но все это ложь! Я не верю.

Губы Огдена залегли скорбной дугой:

— Как ты думаешь, если бы все это было ложью, господин позволил бы Невию прикоснуться к тебе?

Я молчала, до боли впиваясь ногтями в ладони. Лихорадочно искала возражения, но не находила. Этот довод нечем было парировать — он бил наверняка. Из глаз хлынули слезы. Сначала беззвучные, но через пару мгновений я уже согнулась пополам и сотрясалась от рыданий так, что кололо под ребрами.

Огден не трогал меня, будто понимал, что мне нужно выплеснуть свое горе, но потом я почувствовала на спине его ладонь:

— Ну, хватит, хватит. Слышишь? Себя не жалеешь — пожалей ребенка. Ну?

Он какое-то время похлопывал меня по спине, потом отошел, разжал мои руки, и я почувствовала на губах гладкое стекло:

— Выпей воды.

Стакан бился о зубы. Я кое-как удержала его, выпила целиком. Стало чуть-чуть легче, но теперь накрывало чувство абсолютной обреченности. Я пропала. И мой бедный ребенок — тоже.

Огден забрал бокал, одобрительно кивнул:

— Так лучше. Все, хватит. Благодари господина Вария, что ты сейчас здесь, а не там.

Я подняла голову:

— Господина Вария?

Огден кивнул:

— Он не успел. Странно думать, что господин Варий что-то не предугадал, но… Он тут же поехал в дом господина, чтобы забрать тебя, но Невий не принял его. Выставил. И тогда он обратился ко мне. Как видишь, я успел…

Я верила старому Варию, но… он не имел на меня никаких прав. Я была собственностью Квинта Мателлина. И, если все самое страшное окажется правдой… становилась собственностью его сына вместе со всем тотусом. Это закон. Но то, что я сегодня совершила, подписывало мне смертный приговор. Это непрощаемо. Я посмотрела на Огдена:

— Меня казнят, если найдут? Я ударила высокородного.

Огден пожевал губу:

— Официально господин Невий никогда не признает, что его ударила рабыня — дело никогда не дойдет до имперского суда. Я знаю его достаточно, чтобы это утверждать. Это слишком унизительно.

Я заглянула в крапчатые глаза, но все еще слепла от слез:

— Но разве это что-то меняет? Теперь я беглая. Он вправе подать в розыск, а когда найдет — может поступать так, как сочтет нужным. И для меня ничего не изменится.

Огден расстегнул жилет, порылся во внутреннем кармане. Вытащил серый конверт формуляра и положил мне на колени:

— Кажется, ты умеешь читать.

Я крутила конверт в пальцах, не решаясь открыть. Сиюминутно вбила себе в голову, что там какой-то документ, подтверждающий смерть Квинта.

Я посмотрела на Огдена:

— Что там?

Ему совсем не хотелось со мной возиться — я отчетливо понимала это. Он исполнял обязанности, которые сам же на себя возложил из чувства вины. Если, конечно, не было иных причин. Он выхватил конверт из моих пальцев, активировал формуляр и положил мне на колени:

— Читай. Это копия — оригинал у господина Вария. — Он скривился: — Ты же не поверишь мне просто так, на словах…

Я сглотнула, опустила воспаленные глаза. Подсвеченные буквы расплывались. Я глубоко вздохнула, сосредоточилась, но тут же вновь посмотрела на паука. В груди все замерло.

— Вольная? Мне?

Нет, я не верила. Вольная… все рабы о ней мечтали, но на деле видели лишь единицы счастливчиков. Даже мы с мамой ее не дождались. Вечные сказки всех в мире тотусов… Рядом с Огденом это походило на безжалостную шутку. Но я бы поверила без колебаний, если бы формуляр отдал мне высокородный Варий.

Казалось, мое недоверие вызывало у паука брезгливость:

— Так ты не довольна?