Книга Светоч, страница 70 – Лариса Шубникова

– За мужа просила. Хотела, чтоб к нему пошла и ....

– Вот бесстыжая! – рыжая вспыхнула злобой. – Нежата едва Глеба не прибил, а она к тебе за подмогой подалась?! Прогнала ее?

– Нет, – Влада покачала головой: звякнули тоскливо долгие навеси. – С ней пошла. Помогла.

– Скажи мне, подруга, ты с мозгами или без? – рыжая руки в боки уперла.

– Беляна, я б не пошла, да Мирослава с сыном явилась. Знаешь, он такой еще маленький, а глаза как у пожившего. Его пожалела. Да и провидела....

– Что? – рыжуха глаза выпучила от любопытства. – Что?!

– Добрыня при отце вырастет, обиды в себе таить не станет. Запомнит меня. Беляна, ты ведь разумеешь, что месть кровная не шутка. Ушли Скоры из городища, но ведь и память с собой унесли. Ярятся на Глеба, он всю их явь перевернул. Жили сладко, а ушли гадко. Вернутся и помстят. Не они, так дети. Не смогла я отказать, не захотела злобу взращивать. Ее и так много опричь. Разумеешь ли, Белянушка?

– Батюшка Род… – выдохнула подруга. – А что Нежата?

Тут Влада и вовсе отвернулась, не знала как обсказать увиденное. Но себя пересилила и молвила:

– Беляна, а ведь любил он меня. И по сей день любит. Любовь его кривая, вот прямо как сосенка на бережку, что ввысь тянется своим путем, изгибается, лучшего места под солнышком ищет. С того и некрасивая, неказистая. Но ведь и она сосна, и те, кто рядом – высокие и прямые. Ее как ни назови, она собой и останется.

– Мудрено говоришь, – Беляна лоб наморщила. – Ты к чему это все?

– К тому, что и на мне вина. Удержи я его в Загорянке, оставь подле себя в Черемысленском лесу, так и не случилось бы бед. А ведь могла бы…

– Беды бы не случилось, но и счастья не привалило. Теперь Глеб рядом. Ужель променяла бы его на того?

– Никогда!

– Ты уж сделай милость, Глебке своему об Нежате не рассказывай. Ревнючий он, горячий. Я смолчу и ты смолчи. Разумела? – Беляна обняла подругу, поцеловала в щеку.

– Смолчу, – Влада обняла рыжуху в ответ.

Постояли малое время, а потом опамятовали и бегом к хоромам! Обряд-то вскоре, а стало быть, уготовиться надо.

В дому тихо, несуетливо. Исаак в гридне на лавке, у его ног старый обелесевший пёс. Возле окна толстопузый – молчаливый и насупленный.

– Явились, курёхи? – Божетех принялся выговаривать. – Где бегались, окаянные?

– Дяденька, прости, – Влада шагнула к волхву, обняла. – На причале была, смотрела…

– Знаю, – кивнул. – Так спросил, чтоб тишины не слушать. Влада, обряд сотворю, одно скажи – требу кому возвести?

– Двоим, дяденька. Ладе и Ягине. Так и связывай холстинку, их милостью мы с Глебом вместе и живы.

– Двоим… – хмыкнул. – Ладно, сотворю. А не осерчают, что ровняешь их?

– Нет, дяденька.

– Ужель, уговорилась? – Божетех изумился, брови высоко поднял.

Владка не ответила. А как иначе? Божьи дела божьими и остаются. О них много знать не надобно, лишь верить и уповать.

– Почто ее печалишь? – встряла рыжая. – Дай хоть соберу подругу! Не за себя, так за нее порадуюсь!

– Вот молчала ты и отрадно было, а рот открыла, так все псу под хвост, – принялся ругаться толстопузый. – Скорее бы тебя Кудимов сын со двора свел, докука!

– Кто? – рыжая рот открыла, да так и замерла.

– Кто надо! Нычне на пиру и узнаешь, – подначил волхв, засмеялся ехидно.

Рыжая заморгала, оглядела всех, а уж потом и заголосила:

– Да что ж такое?! И помочь-то некому! Владка, я тебя соберу, а мне когда? Какой еще Кудимов сын?! Батюшки, а я нечесана! Запона моя нарядная где?! А Юстинка куда ушла?! Как дом свой спроворила, так и глаз не кажет!

– Белянушка, тут я, – Юстя, как знала, вошла в гридню тихонько, поклонилась. – Помогу. Я вот… – и протянула узелочек Владе, – одежку кружевом обшила. Не понравится, так выкинь, а приглянется, рада буду.

Проворная Белянка ухватила узелок, распутала ткань и вытянула запону шитую. Ахнула, глядя на наряд богатый:

– Самое то для княжьей невесты! Юстька, рукастая ты!

– Пойдем, Исаак, – волхв двинулся к двери. – Сейчас писк начнется, оглохнем.

Черноокий улыбнулся, двинулся за Божетехом, а вслед за ними уныло потащился старый пёс.

***

Босыми ногами по теплой траве шла Влада к светлым водам Волхова. Не видела сини небесной – яркой и бескрайней – не смотрела на новоградцев, что большой толпой сгрудились на берегу, гомонили и шушукались. Не обернулась и на Божетеха, стоявшего у реки с грозным посохом в руке. Глядела только на Глеба, князя Новоградского.

Подошла близко, протянула руку любому, тот взял ее в свою и сжал крепко, будто упредил: "Не убежишь, не скроешься". Владе бы улыбаться и радоваться, ан нет, слезу уронила. Видела, как Глеб затревожился, потянулся обнять и утешить.

– Влада, что ты? – и голос дрогнул.

– Ничего, Глебушка. То от радости, не с горя. Не верится....Не верится, что я здесь и ты рядом. Боюсь утратить, боюсь до дрожи, что все это морок, сон…

– Дурёха пугливая, – хохотнул. – Вместе мы, верь. А вот меня напугала. Помщу.

И что ответить? Ничего не сказала ведунья, смотрела в темные глаза Чермного, любовалась. Слезы-то вмиг высохли. Так и случается, когда есть кому верить, кого за руку держать и о ком радоваться.

Божетех, пряча улыбку в косматой бороде, шагнул ближе, дождался, когда оба протянут руки, и связал их холстинкой. Не без радости затянул узелок покрепче, да еще и подергал, мол, не слабоват ли?

Обряд творил громко: всякое его слово слышалось и разумелось. Народец притих: ни шуток потешных, ни словечек крепких, ни смешков дурашливых. Будто чуяли, что творится непростое, по воле светлых богов и могущественных сил.

– Сва! – выкрикнул волхв, воздел посох свой к небу. – Сва! Сва!

И троекратно из толпы полетела хвала грозному Сварогу! Славили союз, дарованный богом, молодых князя и княгиню, да и себе желали обильной нови и продолжения рода.

Солнце, нежгливое к исходу лета, окатило теплом, пробежалось по листьям дерев, засиявшим не хуже смарагда. Ветер привольный прогулялся по рощице, смахнул пожелтевшую листву, кинул пригоршню в Волхов: поплыли рыжые в далекую даль, понеслись малые навстречу неизведанному. Вслед на ними в воду пошли и Глеб с Владой, показались ей мужем и женой, похвастались холстинкой, связавшей накрепко.

– Влада, вот что я тебе скажу, – Чермный осерьезнел, смотрел строго. – Захочешь порваться со мной, я откажусь. Так и станешь за мной ходить до конца дней. Руки не подниму рвать холстину, хоть убей, а не буду.

Ведунья не ответила, боялась спугнуть счастье свое и Глебово. Молчала, улыбалась и слушала легкий звон, что шел от Светоча. Тот шептал здравницу и щедро лил дар во Владу.