Книга Эпохи холст – багряной кистью, страница 37 – Александр Плетнёв

– А дальше – поездом под конвоем в Питер? На Мурман? Через всю страну.

– А другого я не вижу, – развёл руками Шпаковский.

– М-м-м… чудило, – вырвалось у кэпа, – утечку по нашему экипажу удалось предотвратить?

– Да! Из осведомлённых только начальник связи. И есть подозрение на меха старшего – он с нашим «дезертиром» в последнее время чаще всех общался. Сам он отнекивается, «дурака» включает, дескать, «знать не знаю» – тёртый калач. Сказано – «дед» ^[20]. Но мой намёк на крайние меры понял правильно.

Чертов кивнул, отвернувшись к иллюминатору.

Проблема беглеца имела ещё один аспект – внутренний. Это дурной пример для всего экипажа. Ушёл на сторону один, будет соблазн и у ещё кого-нибудь. Ко всему ещё, чёрт возьми, урон авторитету начальства на судне.

Самое простое решение, как сохранить лицо, предложил, как ни странно, наместник:

– Господа, как я понял, сей прохиндей является не только специалистом-гальванёром, но и имеет некие знания по нынешней войне. В таком случае можно представить, что это был не самочинный побег, а санкционированное капитаном поручение. Дабы оказывать посильные консультации Зиновию Петровичу. Правда Рожественский слывёт крутым нравом (Алексеев усмехнулся), так что скорей пошлёт советчика куда подальше.

Но это уже частности.

В иллюминаторе за бортом проплывал весьма крупный айсберг, белеющий на солнце оплывшими гранями.

«Надо втык вставить рулевому, – подумал Чертов, – уж больно близко проходит. Ведь с наветренной прёт дура-глыба».

Великая Сибирская полынья даже в более минусовых погодных условиях оставалась «полыньёй». Лишь исхудала в ширину – тянулась извилистой кишкой, забитая плавающими льдами.

А поднявшийся северный ветер нередко гнал вот таких вот кристальных шатунов.

– …так что, – возвращается голос помощника, – можно сказать, «беспорядок возглавили», коль не смогли пресечь! Молодец наш «его высокопревосходительство». Соображалка у него работает – хороший ход предложил.

Взгляд капитана давно помутнел, витая в других сферах. Продолжая глотать пространство до самого горизонта, он вдруг спросил:

– Всё-таки какими силами нас сюда забросило? Из двухтысячных в русско-японскую. Вчера Алексеев в разговоре ввернул словосочетание «горизонт событий». Но не в понятии астрофизики, конечно.

Он, перелопачивая гору файлов, заваленный данными, просто не в состоянии так быстро охватить весь исторический период. Поэтому из него это прозвучало как некая отдалённая информационная перспектива, которая лежит вне первичного осмысления.

А я вдруг подумал… в башке эдакое – бум! Нечто «устами младенца»…

Горизонт событий – воображаемая граница. Как-то он там делится на «горизонт событий прошлого» и на «горизонт событий будущего». «Горизонт событий прошлого» в свою очередь разделяет явления сущего на «изменяемые» с «неизменными». Это… как будто про нас!

Для нас существует наше прошлое 1904 года. По крайней мере, оно было, оно у нас в файлах и памяти! И более – до сих пор существует в квантовом исполнении, так сказать.

Мы его видим здесь и сейчас, щупаем его руками, но оно уходит за горизонт событий по мере изменений, что мы же и внесли. То есть переходя из состояния «неизменное» в «изменяемое».

– Запутанно, но пока принимаю, – успел вставить Шпаковский.

– Далее! Существует и «горизонт событий будущего»! Граница – почти цитирую, разделяющая события, о которых можно что-либо узнать, хотя бы в отдалённой перспективе, от событий, о которых узнать уже ничего нельзя! И снова, чёрт меня побери, про нас!

Это те события, которые в наших знаниях произойдут. Они и текут вроде бы своим чередом, но! С теми изменения, что мы несём, некоторые из них уже не произойдут – уйдут за горизонт событий, будь я неладен!

– Да-а-а! Где тот психдиспансер, который по тебе плачет. Ты это всё запиши, мы эти твои измышления потом с нашими любителями-теоретиками причешем. Даже любопытно, хотя ни черта, прости, непонятно! Могу лишь присовокупить ко всему тобою сказанному и уже отмеченному!

Первое! Примем то, что ткань времени неотделима от материи и вещества, – привет Эйнштейну. Второе! Казалось бы, всё сущее есть цепь случайностей и нелепиц – это уже по товарищу Брэдбери. Однако!

Это третье! Однозначно существуют неизменяемые события!

Как то: царь Николай не перестанет любить своих детей и жену… и совершать эмоциональные ошибки. «Рюрик» всё равно находит свою гибель. Факт налицо и по загривку! А гипотетический шимозный снаряд ищет своё, помеченное историей, место воронки!

То есть замечена некая странность и коварство времени, как физического явления – упругость. Как минимум сопротивление и гибкость!

Резюме: единственной, почти невесомой бабочки может оказаться недостаточно, чтобы сломить ход событий! ^[21]

Для этого надо приложить усилия. Дабы, мать её, создать квантовость, которая, может быть, и создаст что-то новое в этом хреновом мироздании! Блии-и-ин! Аж припотел от ни хрена непонимания! К бесам! К собаке бешеной!

Пойду я. Пойду?

– Иди.

– Коня мне! Водки мне! – с весёлой придурью неслось из коридора… уже за закрытой дверью.

Всё думал: «…Выйдем в Восточное море, отдохну немного».

По карте тут, проскочив мимо северной оконечности Кюсю, до Квельпарта двести с лишним миль. Пустяк, но обширно. В том смысле, что здесь вероятные пути эскадры для противника предсказуемы лишь отчасти.

И можно было бы дать себе небольшой передых.

Не получалось.

И если Рожественский не торчал на мостике, часто засыпая прямо в кресле… то и у себя в каюте (а чаще в адмиральском салоне, среди карт и кучи бумаг) покою не находил.

* * *

На десяти узлах эскадренного хода самым простым способом «поспешать», не насилуя при этом машины, было двигаться оптимально кратчайшим путём. Разумеется, смирившись с тем, что противник просчитает столь неприхотливый курс и будет готов отреагировать, поджидая на маршруте.

Рожественский резонно полагал, что пока есть угроза выхода 1-й Тихоокеанской из Порт-Артура, Того не посмеет отвести от блокадных линий свои основные (броненосные) силы.

Выставить минные банки, как и организовать мобильную засаду миноносцами, можно было лишь в предполагаемых местах прохода у южной оконечности японского архипелага. Либо сразу за Кюсю, либо на пути, огибая остров Якусима и прочую мелочь.