Онлайн книга «Эпохи холст – багряной кистью»
Крыло мостика истрёпано разрывом снаряда, и всё равно по всему вытянутому блиндированному балкону снуют смелые макаки-фигурки. Ниже, где-то там в тёмном проёме боевой рубки притаился злой гений или просто упрямый в безысходной необходимости адмирал – Хэйхатиро Того, и на фалах бьётся его очередной флажный распорядительный сигнал. Дальше, где-то там за целёхонькими трубами, курится вялый, но неугасающий пожар. Ближе, передним планом носовая башня – один ствол понуро приспущен, зато второй после каждого выстрела приводится в почти горизонтальное положение на перезарядку и снова изрыгает огонь! «Суворова» текущим и текучим движением уносит в поворот, вся картина уходит за корму. Край глаза цепляет вздыбившиеся два подряд всплеска по траверсу не более чем в полукабельтове. Грохот их детонации даже не интересен – неопасен, ухо фоном и важным пониманием ловит фальцет дальномерщика, что орёт «до головного тридцать!», и не менее оглохший ор старарта в амбушюр, переключившегося на стрельбу по броненосным крейсерам, пока ретирадный огонь ведёт кормовой пост. Не замечающее усталость тело вдогон чувствует вибрацию нового удара-попадания в борт или куда-то ещё (с этим разбираться вахтенному и докладывать). Рожественский нервничал, поглядывая на хронометр – сражение сводилось на всё более близкую дистанцию. В том же ритме активного маневрирования (только что плечо эволюций укоротилось), на четырнадцати узлах, корабли за три-четыре минуты покрывали милю и ложились в поворот, меняя галс. Беспрестанно лупя… и получая. «Ослябя» горел сразу в трёх местах, что сказывалось на маневрировании всего отряда. Бэр вообще попросил временно снизить ход… без подробностей, коротко обозначив: «Машины!» Основательно чадил в ютовой части «Суворов», из-за чего невозможно было стрелять из орудий кормовой башни. Лишь «Александр» двигался без всяких эффектных фейерверков, правда, уже не так частя залпами. «Пойдёт ли он до конца? – рвало голову тревогой. – Того? Пойдёт на генеральное сближение, давя массой и количеством, невзирая ни на что?» Зиновий Петрович встряхнулся, выгоняя лёгкую мутящую одурь, сосредотачиваясь. «Этого нельзя ни в коем случае допустить! При всех видимых и скрытых потерях, японская эскадра в сумме по-прежнему располагает большим весом залпа. Корабли?.. Не верю! Не утопит! Броненосцы не так-то легко утопить! Но измочалит до потери всего! Пусть и сам харакирщик чёртов огребёт! Вот только… Только у косоглазых и Сасэбо, и Куре! Их не в пример быстрей поставят на боевые кили. А мы так и будем прозябать в долговременном ремонте». И опять взгляд на стрелки часов. Бой «на короткой» длился чуть больше двадцати минут! Всего… а будто вечность! Двадцать пять! Полчаса. Ещё пять минут! Рожественский готов был уже дать приказ – отворачивать и на «максимально полных» уходить, отрываться! Позволить своим кораблям иметь большие лишения он не мог. * * * Когда японские броненосные крейсера перешли на правый фланг, Коломейцев забил тревогу: – Ваше высокопревосходительство! А если Того направится к месту стоянки обеспечителей? Или бросит туда быстроходный крейсер? Рожественский болезненно и скептически кривился, держа паузу, задавшись вопросом: «А с чего бы ему туда двигать? Мы-то тут! Но если вдруг… тогда „Воронеж“ и призовая „Миннесота“ будут обнаружены». – Свяжитесь телеграфом с транспортами, – вытянул из себя адмирал, – пусть снимаются с якоря и уходят! Понимая, что дело с установлением «искровой» связи могло оказаться небыстрым, Коломейцев, потеребив некоторое время телеграфную рубку дозвонами, поспешил доложить: – Ваше высокопревосходительство! Зиновий Петрович! «Воронеж» молчит, не отвечает. Да и на «американце» стояла хоть и захудалая, но рабочая станция. Тоже молчит. Не нравится мне это. Может, направить туда с опережением «Рион»? – Начали глушить японцы? – Никак нет. Японцы… «маркони» докладывают, что как только убрали помехи, японцы активизировали переговоры шифром. – Хорошо. Распорядитесь на «Рион». * * * Злой гений Хэйхатиро Того (пусть будет злым, подарим ему «гения») не меньше Рожественского был задёрган собственными сомнениями, почти тактильной болезненностью ощущая каждое очередное вбивание в борт корабля бронебойной кувалды. «Микаса» терпел. Упрямым расчётом своего повелителя, оставаясь на острие в строе пеленга, флагман получал больше всех. Того намеренно принимал удар на себя, «поставив камушек» на «Фудзи» [35]. «Почти не понёсший повреждений старик „Фудзи“ дотянет бой, – рассуждал он, – а подоспевшие крейсера Дэвы, дождавшись ночи, довершат дело минными атаками!» А «Микаса»? Невзирая на имевшиеся пробоины в границе ватерлинии, корабль не потерял ходовых качеств. Хуже было с артиллерией. Из четырнадцати шестидюймовок фактически стреляли только пять-шесть! И одно орудие главного калибра! Близкая дистанция на какое-то время позволила включить в дело противоминные 76-миллиметровые пушки, которые для русских скорей-то и были что слону дробина. Терпел жёсткий прессинг «Асахи». Сигналил «Сикисима» – о временной невозможности держать эскадренный ход. Требовалось сделать «небольшой шаг назад», устранить опасные повреждения, ввести по возможности в строй выбитые орудия, дать передышку экипажам, тем, кто надрывался в казематах и башнях. И в машинных. И котельных… * * * Погода между тем… Ветер не особо усилился, хотя рвал барашки норд-остом с прежней силой. В высоких эшелонах дули свои течения, заволакивая, затемнив уже весь восток горизонта, срываясь каплями и шквалами-предвестниками! Барометр – «погодникъ» по-тогдашнему – безразличными откалиброванными пружинами гнул свою стрелку книзу! Видимость была бы совсем дрянь, бейся они, русско-японцы, на прежних дальностях! Но и без того объективы дальномеров и командирской оптики всё время марались в пороховом чаду залпов и кардифовом труб. С них (с объективов) то и дело смахивали тряпицами размазанную брызгами грязь, сопровождая домовитым матерком или азиатским камланием, возвращая к действу. Всего тридцать пять – сорок минут интенсивной драки на коротких дистанциях, когда главное требование «заряжай да бей, пока враг в прямой наводке», и показатели «попал ли» – «мимо ли» нечаянно начали клониться к последим, вернее к «всё реже и реже»! Что у одних, что у других… Реже орудий в залпе… режет слух разнобой упавшей скорострельности! Обслуга у казёнников, в угаре пороховых газов надрывая жилы, выдыхалась, уставала… и глаз замыливался – у тех, кто крутил верньеры наводки! |