Книга Последнее пророчество Эллады, страница 14 – Мария Самтенко

Слово давно просилось с языка, и она уже отчаялась ждать, пока Аид закончит говорить.

У неё никак не укладывалось в голове, почему бывший Владыка Подземного мира, Мрачный Аид так много болтает. Может, она всё-таки выловила не того скифа?

— Я не могу, — по лицу Гермеса пробежала странная судорога.

Аид неожиданно сменил тон, его голос стал почти ласковым, доверительным:

— Мы понимаем. Конечно, ты не можешь сказать. Но ты хотя бы объясни, что случилось с Гекатой. Пойми же, она очень дорога и мне, и царице. Знаешь, если бы мы поймали Трёхтелую, замаскированную под тебя, мы бы её точно так же допрашивали.

Персефона попыталась представить Гекату, маскирующуюся под Гермеса, но не преуспела. Воображение заклинило на трех Психопомпах с вуалью и толстым слоем косметики на лице.

Заворожённая шизофренической фантазией, она не сразу ощутила, что улыбается, и что её дрожащие руки сами тянутся к Гермию, к его горлу.

Гермес молчал, и в его болотного цвета глазах плескался ужас, смертельный ужас. Он нервно сглотнул, и Аид тут же провёл парадоксальный ассоциативный ряд:

— Её что, кто-то сожрал?!

Гермес побледнел ещё больше, можно даже сказать, побелел, и Персефона вдруг поняла — это правда. Гекату действительно сожрали.

Гермесу совсем не нужно было кивать. Всё уже было понятно: Арес проглотил Гекату так же, как проглотил Макарию, дочь Персефоны. В Элладе вообще постоянно кто-то кого-то глотал или пожирал — это был один из типичных способов решения проблем с нежеланными детьми или неугодными богами. Дурная традиция пошла ещё с Крона, и Неистовому Аресу она очень понравилась.

Так что Гермесу не нужно было даже кивать.

Но он всё равно кивнул.

Пока он решался, прошло, наверное, полминуты, и всё это время Аид смотрел не на Гермеса — на Персефону, и царица никак не могла разобрать, что плещется в его глазах.

Как только Гермес опустил подбородок, Аид вдруг схватил его за плечо и резко поставил на ноги:

— Убирайся к своим хозяевам!

— Сожрал, да? Сожрал? — растерянно повторила Персефона, не понимая, почему снова щиплет глаза, и что могло застрять в горле.

Гермес не спешил убираться — он с каким-то суеверным ужасом смотрел на царицу и бормотал, всё бормотал, что они и про Минту знают, и терпят её лишь для того, чтобы Персефона не заподозрила неладное, и про попытки найти Аида все тоже в курсе, правда, не знают, что он таки нашёлся, и что ему жаль, очень жаль, и что он совсем не хотел в это вмешиваться, и рад бы сказать, кто в этом замешан, но…

— Беги, идиот! Беги!! — крикнул Аид, загораживая собой незадачливого Психопомпа.

Бывший царь стоял в напряжённой позе, сложив руки на груди, и Персефона волей-неволей задержала на нём взгляд: скользнула глазами по его собранным в косу волосам, заблудилась взглядом в незнакомых рунах, вышитых на узких рукавах его куртки.

— Тише, — негромко сказал Аид. — Кора.

В обычное время царица бы точно не оставила эти слова без ответа. Она не была уверена, что стоит позволять Аиду говорить с ней таким тоном (хотя он как-то не спрашивал её мнения), и, тем более, называть её Корой. Это имя предназначалось только для матери и сестры.

Но сейчас ей было не до того.

— Значит, Арес и Гекату сожрал, — царица хихикнула и машинально поправила волосы. — Вошёл во вкус, с-скотина.

Из глаз царя ушло напряжение, но он по-прежнему не рисковал улыбаться. Чувствовал, видимо, что-то такое, что не могла ощутить она.

Правильно чувствовал.

— Ты уверена, что это Арес?

Персефона снова хихикнула:

— Уверена, кто же ещё? Он ведь и дочку мою сожрал, Макарию.

Она хотела объяснить подземному царю, какая у неё замечательная была дочка, пока Арес не проглотил её, но в какой-то момент поняла, что кричит, и что вокруг, повинуясь каждому взмаху ее рук, вырастают корявые кусты с острыми шипами.

Вырастают — и тут же превращаются в прах.

И что из стен лезут колючие ветки, а сквозь потолок и пол пробираются корни. И щели становятся шире, и корни все толще, и вот уже по проторенным дорожкам бегут тысячи муравьев и термитов, и из-за крошечных хитиновых тел уже не видно гранитных плит.

Миг — и муравьи погибают в быстро растущей траве, и вместе с травой обращаются в прах. А гранит уже ломает острый бамбук — он прорастает в малейшей трещинке.

Кажется, Персефона кричит. Что-то о дочери, да, и о крайне неудачных отцах.

И вот дворец уже начинает шататься под натиском мощных корней, и стонут позеленевшие, поросшие травой стены, и хрипло кричат мёртвые птицы, а тени, слуги, судьи, чудовища — все бегут прочь.

Только Аид не бежит, он смотрит на Персефону и цедит ругательства. И пусть в трёх шагах уже не видно ни коридора, ни гранита, только зелёно-коричневую шевелящуюся стену, вокруг экс- Владыки — мёртвая зона.

Вокруг Персефоны тоже: беснующиеся растения не могут причинить вред своей госпоже.

А в двух шагах, почти касаясь колючей стены, застыл бледный Гермес.

Психопомп стоял, не поднимая глаз, и Персефона сначала его не заметила. Но когда изъеденный корнями пол пошатнулся, и где-то совсем рядом раздался оглушительный трубный звук, Гермес вскинул голову, испуганно озираясь, и встретился взглядом с царицей.

В тот миг она помнила только то, что её дочь сожрали, подругу сожрали, и в этот самый момент, наверно, глотают сестру, и хотела лишь одного — чтобы как-нибудь оказалось, что этого не было.

Чтобы этого не было.

Чтобы не было ничего.

И так легко оказалось мобилизовать непонятно откуда взявшиеся силы, направить их на жалко съёжившегося Психопомпа…

Только Аид оказался быстрее. Он швырнул Гермесу хтоний и крикнул:

— Вернёшь!..

Психопомп сбросил оцепенение, поймал шлем и мгновенно исчез.

Но то, что царица успела направить, уже нашло новую цель — наглую, тёмноглазую, улыбающуюся. Нахально застывшую на линии огня.

Персефона не успела отвести удар, Аид не успел защититься.

Царица не знала, что он почувствовал; она лишь увидела зёленую молнию, сплетённую из жизни и смерти — и как распахнулись его глаза, когда молния прожгла ему бок, оставив истекающую чем-то зелёным дыру размером с кулак.

— Аид, нет!..

Переполняющие её силы исчезли.

Персефоне ужасно захотелось спать.

Подземный царь всё ещё стоял на ногах, закрывая рукой рану в боку. До него было каких-то три шага, но Персефона преодолевала их едва ли не целую вечность. Ноги были ватными, её шатало не меньше, чем раненого царя, перед глазами полоскалась какая-то мутная пелена.