Книга Ночная Сторона Длинного Солнца, страница 68 – Джин Вулф

Орхидея медленно кивнула:

— Спасибо, патера. Это все? Я бы хотела какое-то время побыть одной.

Шелк встал.

— Я понимаю. Я бы не потревожил тебя, если бы не хотел кое-что рассказать: Кровь согласился, чтобы твою дочь похоронили по всем ритуалам Капитула. Ее тело будет обмыто и одето — обряжено, как говорят люди, которые этим занимаются — и перенесено в наш мантейон на Солнечной улице. Утром будет погребальная служба.

Орхидея недоверчиво посмотрела на него:

— Кровь платит за это?

— Нет. — На самом деле Шелк даже не подумал об издержках, хотя слишком хорошо знал, что некоторых из них, связанных с последними службами по мертвецу, нельзя избежать. В голове закружился вихрь, и тут он вспомнил о двух картах Крови, которые, так или иначе, были отложены для жертвоприношения на сцилладень. — Или, скорее, да, Кровь сделал мне — моему мантейону, должен я сказать — очень великодушный подарок. Мы используем его.

— Нет, не Кровь. — Орхидея тяжело встала. — Я заплачу, патера. Сколько?

Шелк заставил себя быть скрупулезно честным:

— Я должен сказать тебе, что мы часто хороним бедняков, и, иногда, у них вообще нет денег. Щедрые боги всегда смотрят…

— Я не бедная! — Орхидея вспыхнула от ярости. — Да, бывает, что иногда у меня нет ни бита, будь уверен. А у кого не бывает? Но как раз сейчас я при деньгах, и это мой ребенок. Будь другая девочка, я бы… О, хрен тебе, гребаный мясник! Сколько за хорошие похороны?

Вот возможность не просто избавить мантейон от расходов на похороны Элодеи, но и заплатить за все более ранние похороны, купленные, но так и не оплаченные; Шелк отогнал от себя угрызения совести, чтобы использовать мгновение.

— Скажем, двадцать карт, не слишком тебя затруднит?

— Пошли в спальню, патера. Там моя чековая книжка. Идем.

Раньше, чем он успел запротестовать, она открыла дверь и исчезла в следующей комнате. Через дверной проем он заметил смятую кровать, загроможденный туалетный столик и кушетку, наполовину похороненную под платьями.

— Ну, входи же. — Орхидея рассмеялась, на этот раз по-настоящему весело. — Держу пари, ты никогда не был в спальне женщины, верно?

— Пару раз. — Поколебавшись, Шелк прошел через дверной проем, дважды взглянув на кровать, чтобы убедить себя, что там никто не лежит и не умирает. По-видимому, Орхидея думала о спальне как о месте для отдыха и наслаждения и, может быть, даже для любви. Шелк мог легко представить себе свой следующий визит, лет через десять или двадцать. В конце концов все ложа становятся смертными.

— Твоей мамы. Держу пари, ты входил в спальню твоей мамы. — Орхидея бухнулась на изящный табурет перед туалетным столиком, смела в сторону дюжину цветных флаконов и кувшинчиков и водрузила на почетное место позолоченную бронзовую чернильницу.

— О, да, много раз.

— И рылся в ее вещах, когда ее не было дома. Я хорошо знаю, что делают молодые быки.

По меньшей мере двадцать запачканных павлиньих перьев чахли в кольцах бронзовой чернильницы. Орхидея выбрала одно и сморщила нос.

— Я могу очинить его, если ты хочешь. — Шелк вынул пенал.

— Да? Спасибо. — Повернувшись на табурете, она протянула ему перо. — Ты когда-нибудь пробовал надеть ее трусики?

Шелк, удивленный, оторвал взгляд от пера:

— Нет. Никогда даже не думал об этом. Но, да, однажды я открыл ящик и посмотрел в него. Я почувствовал, что это плохо, и на следующий день сказал ей об этом. У тебя есть что-нибудь, куда можно высыпать стружку?

— Не беспокойся об этом. У тебя была милая мама, а? Она еще жива?

Шелк покачал головой:

— Ты предпочитаешь широкий кончик? — Орхидея не ответила, и он, посмотрев на растрепанное и неряшливое перо перед собой, решил дать ему такой. Широкий кончик использует больше чернил, но она, похоже, не против; к тому же широкие кончики служат дольше.

— Моя умерла, когда я была еще маленькой. Мне кажется, что она была очень милой, но я не слишком хорошо помню ее. Когда люди умирают, патера, могут ли они, если захотят, вернуться обратно и увидеть тех, о ком беспокоятся?

— Это зависит от того, что ты понимаешь под словом увидеть. — Узким лезвием своего перочинного ножа с длинной рукояткой Шелк соскоблил с кончика еще одну белесую полоску. Он привык к гусиным и вороньим перьям; это было больше любого из них.

— Поговорить с людьми. Побыть у них какое-то время или просто дать им увидеть себя.

— Нет, — сказал Шелк.

— Просто нет? Почему?

— Запрещено Гиераксом. — Он вернул Орхидее перо и с треском захлопнул пенал. — Иначе живые жили бы под управлением мертвых, опять и опять повторяя их ошибки.

— Я всегда спрашивала себя, почему она никогда не приходит посмотреть на меня, — сказала Орхидея. — Ты знаешь, я годами не вспоминала о ней, а сейчас, когда я думаю об Элодее, я надеюсь, что Гиеракс разрешит ей пару раз прийти, чтобы я смогла опять увидеть ее. Сядь на кровать, патера. Ты заставляешь меня нервничать.

Шелк, неохотно, пригладил канареечного цвета простыню и уселся.

— Минуту назад ты сказал «двадцать карт». Готова поспорить, что это достаточно дешево.

— Да, похороны будут скромными, — согласился Шелк, — но, безусловно, не жалкими.

— Хорошо, а что, если будет пятьдесят? Что она получит дополнительно?

— Боги! — Он задумался. — Я не могу быть абсолютно уверен. Более лучшую жертву. Намного лучший гроб. Цветы. Похоронные дроги с драпировками. Возможно…

— Я дам тебе сотню, — объявила Орхидея. — Это заставит меня почувствовать себя лучше. Сотня карт, и все самое лучшее. — Орхидея погрузила перо в чернила.

Шелк открыл рот, потом закрыл его и убрал пенал.

— И ты можешь сказать, что я — ее мать. Я хочу, чтобы ты сказал это. Как ты называешь ту штуку в мантейоне, с которой говорят?

— Амбион.

— Верно. Я никогда не говорила об этом здесь, потому что — мы обе знали — другие девочки начали бы говорить всякое о ней и мне, за нашими спинами. Но ты скажешь им завтра. С амбиона. И высечешь на ее камне.

— Сделаю, — кивнул Шелк.

Размашистыми взмахами пера Орхидея выписала чек.

— Завтра, верно? Когда?

— Я думаю, в одиннадцать.

— Я там буду. — Лицо Орхидеи опять затвердело. — Мы все там будем.

* * *

Шелк все еще тряс головой, когда закрывал за собой дверь Орхидеи. Синель ждала снаружи; он спросил себя, подслушивала ли она, и если да, то сколько услышала.

— Ты хотел поговорить со мной? — спросила Синель.

— Не здесь.