Книга Ночная Сторона Длинного Солнца, страница 78 – Джин Вулф

— Нам не нужно идти в Ориллу. Прямо на этой улице есть прекрасное местечко. У них подают самое нежное и сочное жаркое, какое ты когда-нибудь резал своей клешней. — Гагарка усмехнулся, показав квадратные желтые зубы, которые выглядели так, как будто ими можно было перекусить человеческую руку в запястье. — Допустим, я собираюсь купить авгуру — одному, которому это действительно нужно — вкусный плотный ужин. Какой он захочет. Это будет похвальный поступок — или как?

— Наверно, да. Тем не менее тебе надо подумать, достоин ли его авгур.

— Не боись, не забуду. — Гагарка подошел к гробу и стянул саван. — Кто она?

— Дочь Орхидеи, Элодея. Она была очень милой, и ты ее знал, я уверен.

— Ее дочь? — Оставив тело Элодеи, Гагарка взял Шелка за руку. — Пошли, патера. Если мы не поторопимся, придется есть в общем зале.

* * *

Мускус заметил свою орлицу еще до того, как вышел из поплавка. Она сидела на верхушке расколотой сосны, черный силуэт на фоне сверкающих небоземель, и, Мускус знал, искала доску с приманкой. С расстояния в пол-лиги она могла видеть доску яснее, чем он — ладони своих рук. Сейчас она должна быть очень голодной, орел (напомнил себе Мускус) — как сокол: сначала он должен научиться летать, и только потом он может убивать. Вероятно, она еще не охотилась за ягнятами, хотя и могла сделать это завтра — его самый большой страх.

Он обошел виллу. Мясо лежало на доске весь день; оно почти высохло, его покрывало толстое одеяло из мух. Он ударил по доске, чтобы прогнать их, потом принес новую приманку и мешок с дробленым маисом.

Приманка засвистела, когда он стал крутить ее на веревке в пять кубитов.

— Эй, сокол! Эй, сокол!

Однажды ему показалось, что он слышит слабый звон ее колокольчиков, хотя он и знал, что это невозможно. Он разбросал маис около стены, потом вернулся к доске и, ожидая, опять стал крутить наживкой. Было уже поздно — возможно, слишком поздно. Скоро станет совсем темно, и тогда она не сможет летать.

— Эй! Эй, сокол!

Насколько мог судить Мускус, орлица на далеком суку не шевелила ни перышком; но толстый коричневый древесный ткач уселся на скошенную траву у стены и принялся клевать маис.

Он опустил наживку, присел, взял игломет обеими руками и уперся левым локтем в левое колено. Длинный выстрел, в тусклом свете.

Древесный ткач упал на траву, захлопал крыльями, ударился о стенку и опять упал. Мускус схватил его раньше, чем он смог взлететь во второй раз. Вернувшись к доске, он освободил петлю на красно-белой приманке и дал ей упасть на землю. Захлестнув петлю за правую ногу древесного ткача, он закрутил им; пошел мелкий, почти невидимый кровавый дождь.

— Эй, сокол!

Широкие крылья развернулись. Какое-то мгновение Мускус, не отводя глаз от орлицы, крутил умирающим древесным ткачом в круге диаметром десять кубитов, чувствуя, что он овладевает ей.

Он сам чувствовал себя большой птицей и был счастлив.

* * *

— Ты видел, что они написали на этой стене, патера. — Гагарка сел, выбрав стул, с которого он мог видеть дверь. — Какая-то мелочь из палестры, как ты говоришь. Но я бы поговорил с ними, если бы был тобой. Могут быть неприятности.

— Я не могу отвечать за каждого мальчишку, нашедшего кусок мела. — Ресторан находился достаточно далеко для Шелка, хотя из него почти целиком был виден мантейон. Он опустился на широкое кресло, которое хозяин поставил для него, и поглядел на свежепобеленные стены из коркамня. Их отдельный кабинет оказался даже меньше его спальни, и в нем было тесно, хотя официант убрал два лишних стула.

— Все здесь хорошее и толстое, — сказал Гагарка, отвечая на вопрос, который Шелк не задавал. — Как и дверь. В старину это было Аламбрерой. Что ты хочешь?

Шелк пробежал глазами по аккуратно написанным названиям блюд на грифельной доске.

— Я думаю, что возьму отбивные. — Восемнадцать картбитов, самое дешевое в меню; и даже если это на самом деле одна отбивная, ужин станет самым обильным за всю неделю.

— Как ты перебрался через стену? — спросил Гагарка, когда хозяин ушел. — Были неприятности?

Слово за словом Шелк рассказал всю историю, от неудачной попытки забросить веревку из конского волоса на зубец до возвращения в город в поплавке Крови. Гагарка чуть не плакал от смеха, когда официант принес ужин, но стал очень серьезным, когда Шелк начал рассказывать о разговоре с Кровью.

— Ты случайно не упомянул меня, когда разговаривал с ним?

Шелк проглотил сочный кусок отбивной.

— Нет. Но я же рассказывал тебе, что очень глупо попытался поговорить с тобой через стекло в будуаре Гиацинт.

— Он может не узнать об этом. — Гагарка задумчиво почесал подбородок. — Мониторы забывают довольно быстро.

— Но может и узнать, — сказал Шелк. — Ты должен быть настороже.

— Не настолько, как ты, патера. Он захочет узнать, что ты хотел сказать мне, и поскольку ты со мной не связался, он не сможет ничего узнать от меня. Что ты собираешься рассказать ему?

— Если я вообще что-нибудь ему скажу, то только правду.

Гагарка положил вилку.

— Что я помог тебе?

— То, что ты беспокоился обо мне. Что ты предостерегал меня не ходить так поздно ночью, и я хотел дать тебе знать, что со мной все в порядке.

Пока Шелк ел, Гагарка обдумывал его слова.

— Может сработать, патера, если он решит, что ты достаточно сумасшедший.

— Ты имеешь в виду, если он решит, что я достаточно честный. Лучший способ слыть честным — быть честным; во всяком случае, лучший из тех, что я встречал. И я пытаюсь быть.

— Но ты собираешься украсть для него двадцать шесть штук.

— Если это спасет наш мантейон и я не смогу найти другой способ, да. Мне придется выбирать между разными видами зла, в точности, как прошлой ночью. Я попытаюсь никого не ранить, конечно, и брать деньги только у тех, кто в состоянии прожить без них.

— Твои деньги заберет Кровь, патера. И как следует посмеется над этим.

— Я не отдам их ему, пока он не предоставит полные гарантии. Но я должен рассказать тебе о кое-чем другом. Я говорил тебе, что Кровь захотел, чтобы я провел экзорцизм в желтом доме?

— Заведении Орхидеи? Конечно. Там жила эта девочка, Элодея, хотя я понятия не имел, что она — дочь Орхидеи.

— Была. — Посреди стола стояло масло и свежий мягкий хлеб; Шелк взял ломоть и намазал его маслом, в душе желая забрать домой всю буханку. — Я собираюсь рассказать тебе и об этом. И об Элодее, которая умерла, одержимая злым духом.

— Это твоя работа, патера, не моя, — фыркнул Гагарка.

— Одержимость? На самом деле теперь ничья. Возможно, было время, когда большинство авгуров верило в бесов, как патера Щука. Но сейчас я, быть может, единственный живой авгур, который верит в них, и я не уверен, что верю в них в том же смысле, что и он — как в духов, которые скитаются по витку без разрешения Паса и хотят уничтожить его.